Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Не имея городских стен, Эдо мог стихийно разрастаться. Несколько веков город расползался во все стороны, постепенно вбирая в себя близлежащие поля и деревни и превращая их в сотни и сотни городских кварталов. В результате к началу XIX века даже люди сегуна уже не различали его границ. Один городской чиновник уведомил об этом в 1818 году вышестоящие инстанции: «У ревизоров сегуната нет документов, которые указывали бы, где начинается и где кончается столица. Пытаясь прояснить этот вопрос, мы обнаружили, что все показания разнятся и получить определенный ответ невозможно»[242]. Весь Эдо принадлежал сегуну – и кроме него никто другой не мог распоряжаться столичной территорией, хотя его самого мало интересовали тонкости градоуправления. За районами, где селились простолюдины, следили чиновники городского управления. Чиновники управления синтоистских и буддийских храмов и принадлежащих им земель вели дела по своему ведомству. А за кварталами, где стояли особняки вельмож и размещались самураи, присматривали главные ревизоры сегуната. Но раз вопрос о границах всего города прозвучал так громко, то на него следовало ответить. Поэтому один из старейшин сегуната поручил составить карту. Как всегда, в центре карты изобразили замок сегунов. Он был сердцем столицы, ради которого, собственно, – по мнению людей сегуна – и существовал сам Эдо. Черная линия, обведенная вокруг замка, обозначала территорию, подведомственную городскому управлению. Намного большая окружность была очерчена красной линией – она и считалась, согласно легенде карты, границей Эдо.

Если Цунено и Тикан шли по дороге Накасэндо, они пересекли эту красную линию возле станции Итабаси, во многом похожей на прочие почтовые станции, встречавшиеся на их пути из Такады: постоялые дворы и харчевни; вереница усталых путников; вьючные лошади и стойкий запах навоза от них; снующие с тюками и свертками посыльные; обязательный деревянный столб с перечислением запрещающих указов сегуна[243]. Однако это место было одним в послеобеденные часы и совершенно другим в вечернее время. Путники обнаруживали заметную разницу главным образом благодаря музыке, доносившейся из помещений для пирушек, обустроенных на всех трех этажах чайных домиков, которые тянулись вдоль реки под названием Сякудзии. Находившиеся внутри мужчины шумели, смеялись и дразнили подавальщиц, входивших и выходивших через раздвижные двери, разнося подносы, уставленные кувшинчиками с саке. Некоторые подавальщицы оказывались всего лишь испуганными юными девушками, слегка очумевшими от своих ярких одежд и густо наложенной на лицо краски, – такие уже встречались путникам на других почтовых станциях. Но там работали и изысканные гейши. Вблизи они могли выглядеть несколько увядшими, несколько уставшими, несколько разочарованными своей профессиональной жизнью, которая не слишком оправдывала их надежд. Многие из них были ветеранами увеселительных заведений Эдо и продолжали владеть как своим мастерством, так и своей аудиторией. Когда они пели модные песни того времени, подыгрывая себе на сямисэне, уставшим странникам казалось, что вот они и достигли конца своего пути.

Кроме дневных и вечерних звуков станции Итабаси Цунено и Тикан могли обратить внимание и на другие признаки того, что они действительно дошли до столицы, – правда, признаки не настолько очевидные и очень мрачные. Когда разразился голод, люди из северо-восточных областей, истощенные, с мертвым взглядом потухших глаз, собирая последние силы, брели в Эдо, не без оснований считая, что для них в городе сегуна обязательно найдется еда. Заботясь о безопасности столицы и собственной репутации, сегунат распорядился устроить на станции Итабаси бесплатную кухню, чтобы как-то поддержать прибывающих[244]. Но к тому времени в окрестных горах уже погибли от голода сотни людей, а на улицах города то и дело падали замертво изнуренные отчаявшиеся беженцы. Верховный служитель крупнейшего в Итабаси храма Истинной Школы Чистой Земли лично ходил собирать трупы. Он давал безвестным умершим буддийские имена, проводил поминальные службы и хоронил их на земле храма. От них остались ряды надгробных камней; позже там поставили памятник как священнику, так и тем, кого он проводил в последний путь[245]. То был знак милосердия, на которое могут рассчитывать бесприютные скитальцы, но также и предупреждение о той скорбной участи, которой грозит им большой город.

Сразу за станцией Итабаси Эдо еще напоминал сельскую местность. По обе стороны дороги тянулись поля, сухие и золотистые после уборки урожая, и ряды декоративных деревьев. Время от времени на глаза попадались ворота святилищ или новые амбары, принадлежавшие каким-то местным вельможам. Одни районы находились на попечении городского управления, другие даже не были отмечены на карте Эдо[246]. При ближайшем рассмотрении они мало чем отличались от деревень, и жили в них преимущественно крестьяне[247].