Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Собрав все необходимые бумаги, Тикан заключил сделку с неким Дзинсукэ[293], смотрителем доходного дома[294] и – в отсутствие хозяина – главным человеком на их улочке. Квартал делился на три узких, длинных участка. На каждом стояло по три-четыре здания, выходивших фасадами на главную улицу. Это были крупные лавки и жилые дома, которые занимали семьи собственников, предпочитавших жить на своей земле. За господскими домами, перпендикулярно улице, до самого конца участка тянулись длинные доходные дома – по десятку или два десятка комнат в каждом. Многие участки принадлежали жителям других мест или даже крупным фирмам, поэтому отсутствующие владельцы нанимали смотрителей, чтобы те улаживали дела с городскими властями, собирали плату с постояльцев и брали на себя прочие рутинные хлопоты, связанные со сдачей жилья внаем. Вместо жалованья смотрителю предоставлялась комната, поэтому он обыкновенно жил в том же самом доходном доме. Некоторые смотрители становились на своем участке этакими общественными лидерами, некоторые совершенно по-отечески пеклись о своих жильцах[295]. Порой даже помогали тем, кто запаздывал с оплатой, прикрывая их перед хозяином. Но Дзинсукэ не давал повода так о себе думать. Цунено он очень не понравился[296].

Сама комната была «на три циновки»: около двух метров в ширину и около трех в длину[297]. Встав посередине и разведя руки, рослый мужчина мог одновременно коснуться кончиками пальцев двух противоположных стен. Двое взрослых жильцов с трудом уместили бы на полу свои футоны. Даже в комнате чуть больших габаритов – «на четыре с половиной циновки» – одному постояльцу было тесно. За несколько десятилетий до прибытия Цунено в столицу писатель Сикитэй Самба в повести «Общественная цирюльня» пошутил: «Говорят, что человек, который живет в комнате на четыре с половиной циновки, подобен гусенице пяденицы: он скручивается и скукоживается, чтобы затем распрямиться»[298]. Таким образом Сикитэй намекал, что жильцы доходных домов не лишены амбиций и готовы терпеть временные неудобства в надежде на лучшую долю. Но у Цунено все выходило наоборот: из своей относительно благополучной жизни она попала в эту убогую съемную комнату, словно скатившись с крутой горки. Пожалуй, это было самое тесное и самое грязное из всех помещений, где ей доводилось жить.

Из подъезда с земляным полом, где едва помещались две пары сандалий, в ее комнату вела каменная ступенька. Внутри места хватало лишь на то, чтобы расстелить три циновки: две вдоль задней стены и еще одну поперек, на всю ширину комнаты. Собственно, ими и ограничивалась вся обстановка комнаты, так как жилье обычно сдавалось без мебели, которую, впрочем, все равно некуда было ставить. Если у Цунено имелся бы запас одежды – которого у нее не было, – ей пришлось бы вешать наряды на стену или складывать в корзину. Если имелся бы футон – которого у нее тоже не было, – после сна ей пришлось бы скатывать его и заталкивать в угол. Потому что днем в этой комнате и ели, и занимались повседневными делами. Что никак не могло радовать Цунено. Свет проникал лишь сквозь маленькое окно, выходившее в узкий проулок[299]. В основном доходные дома состояли из двух рядов комнат, обращенных в противоположные стороны, поэтому задние и боковые стены у них были общими. Солнце заглядывало в комнату лишь в те минуты, когда его лучи оказывались под правильным углом и могли проникнуть сквозь решетку окна. Дальний угол комнаты был погружен в вечный мрак.

Сбоку от входа в комнату, на том же уровне, располагалась узкая деревянная площадка для ведер с водой. Тут же имелся закуток для приготовления пищи – слишком маленький, чтобы называться кухней: в нем поместились бы лишь миниатюрная жаровня и еще, пожалуй, ящичек с рисом[300]. За один раз на такой жаровне готовили котелок риса; все остальное приходилось стряпать заранее или покупать готовую еду у уличных торговцев. Но одной жаровней дело не обходилось: полагалось иметь специальную трубку, с помощью которой раздували подожженный уголь. Жаровня, котелок, угли, трубка, ящичек, ведра – все это еще надо было купить. Около входа на стене висели полки, которые могли пригодиться, когда Цунено обзаведется мисками, подносами и палочками. Держать посуду на полу было нельзя: в комнате с тремя циновками едва хватало места, чтобы подобраться к жаровне.

Много позже Цунено приспособится к жизни в глухих столичных переулках. Она научится знакомиться с соседями и не обращать внимания на громкие разговоры, эхом отдававшиеся в ее комнате. Привыкнет подолгу стоять в очереди к колодцу, покупать древесный уголь с помощью совка и пользоваться общей уборной, деля ее с десятками чужих людей. Со временем она уже сознательно выберет такую жизнь в столице, предпочтя ее более уютному существованию в провинции Этиго. Но в первые недели она едва находила слова, чтобы описать свои условия в квартале Минагава-тё, и лишь повторяла, что они ужасны[301].