Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Тем временем вельможи и знаменосцы проходили в главные покои[374] и занимали места согласно сану и положению. Ближе всего к сегуну располагались наиболее знатные. Весьма сильное впечатление производило само наличие сквозного ряда покоев, что позволяло вмещать всех присутствующих. Анфиладное расположение комнат особо подчеркивало, что сегуну доступна главная роскошь столицы – просторные внутренние помещения. На полах лежали десятки татами, на которых размещались сотни человек; стены местами покрывало сусальное золото, на фоне которого были пейзажи с соснами и реками. Изображенные на тех же стенах стаи птиц – каждая с тщательно прорисованными клювами и перьями – будто замерли в полете.

С неменьшей тщательностью были продуманы туалеты и манеры присутствующих, поскольку все, кому разрешалось посещать замок, уделяли особое внимание деталям своих нарядов и своего поведения, опасаясь выглядеть неуместно. Чтобы войти во внушающее страх пространство замка – даже в одно из самых малых его помещений, даже в самый обычный день, – самурай одевался с особым усердием. Для всего имелись свои неукоснительные правила[375]. Носки можно было надевать лишь в зимние месяцы; а тот, кто желал носить их летом, подавал особое прошение о дозволении сего и в качестве причины указывал, что у него постоянно мерзнут ноги. Строго требовалось выбривать голову (лоб и темя). Исключение сделали только раз для одного самурая, заявившего, будто у него постоянно мерзнет голова, но на самом деле желавшего спрятать под волосами большой неприглядный шрам. Оставшиеся волосы следовало собирать в длинный пучок – к большому огорчению тех, у кого они уже начинали редеть, – и обязательно укладывать его на выбритой макушке. Лысеющим самураям приходилось покупать накладные пучки и клеить их себе на темя. Когда сидящие мужчины кланялись сегуну, эти узлы чернели на белых выбритых головах, словно нарисованные чернилами ярлыки.

Церемониальные ритуалы правили жизнью замка даже в будничные дни[376]. Например, в начале одиннадцатого месяца каждого года проводилась церемония, на которой впервые в сезоне сегун собственноручно разжигал свою жаровню. Этот торжественный ритуал был приурочен к наступлению календарной зимы, и после его завершения разрешалось отапливать весь замок. Если холода приходили раньше, обитателям замка оставалось лишь мерзнуть до положенной даты. Исключительно трудоемким делом было отправление естественных надобностей[377]. В торжественных случаях, когда самурай надевал церемониальные одежды с длинными рукавами, в тесной уборной ему просто не представлялось возможным справиться с многочисленными слоями своего одеяния. И конечно, строго воспрещалось раздеваться, а тем более мочиться в саду сегуна. У самого сегуна и его придворных вельмож имелись слуги, носившие за ними специальные бронзовые трубки для сбора мочи. Их можно было незаметно просунуть под одежды, лишь слегка ослабив несколько тесемок, и аккуратно решить свою проблему. Но знаменосцам, оставлявшим слуг за воротами замка, приходилось искать другой выход: они старались поменьше пить перед визитом в замок, а затем, стиснув зубы, ждали момента, когда можно будет переодеться.

Мацудайра Томосабуро, как и все самураи, делавшие карьеру при дворе сегуна, разбирался в тонкостях официального этикета и был привычен к длинным и сложным церемониям. Он научился переносить холод и жару, знал, как отвешивать глубокие поясные поклоны, умел терпеливо часами сидеть неподвижно, не обращая внимания на боль в коленях и затекшие стопы. Но время от времени показательная демонстрация самурайской дисциплины давала сбой, и наружу то там, то здесь прорывалась грубая действительность. Порой кто-то выходил из себя и повышал голос. Изредка случались драки. Иногда с головы старого придворного соскальзывал пучок накладных волос и с вызывающим неловкость звуком шлепался на пол. И, невзирая на всеобщие усилия, уборные в центральной части замка, по слухам, считались самыми отвратительными в Эдо[378].

Особняк Томосабуро стоял совсем рядом с замком, по другую сторону ворот Канда[379]. Участок земли, полученный его предками от сегуната, был невелик и, безусловно, не соответствовал ни положению, ни доходу своего хозяина. Однако знаменосцы не могли сами выбирать место жительства. Поиск нового дома – даже в пределах своего района – сопровождался мучительной бумажной волокитой. Нужно было получить разрешение от сегуната и найти подходящий земельный участок. Учитывая плотность застройки в Эдо, ждать приходилось годами и даже десятилетиями. Когда в 1824 году в одном из столичных кварталов появилось свободное место[380], на него разом предъявили права одиннадцать самурайских семей.