– Если положение в самом деле безнадежно, подумай о чем-то более конструктивном, например, о новом причале.
– Теперь, когда Роберт начал готовить фундамент и у нас есть почти все материалы, причал почти не отнимает у меня времени, – со вздохом ответил Иннес. – О, как хорошо!
Эйнзли молча продолжала массировать ему плечи.
– Тут совсем другое дело, – произнес Иннес какое-то время спустя. – Причал и новая дорога… Я знаю, что с ними делать. Если что-то пойдет не так – а трудности встречаются всегда, – я знаю, как решить проблему. Но новых арендаторов невозможно добыть из воздуха. И почву за одну ночь не сделаешь плодородной. Невозможно сделать так, чтобы земля, пригодная лишь для овса и ячменя, родила пшеницу или хмель, и даже если бы все получилось, ни дождь, ни заморозки от тебя не зависят. Здесь столько всего, и, что бы я ни придумал, я натыкаюсь на новые трудности в другом месте. Нет, Эйнзли, решения нет. Если здешние земли и приносили прибыль, то очень давно. Кроме того, я не стану расчищать землю только ради того, чтобы извлекать из нее прибыль. Я все время хожу кругами.
– Если тебя это утешит, я прекрасно тебя понимаю, – сухо ответила Эйнзли. – А еще я знаю по опыту, что жаловаться на невежество и без конца уверять себя, что предпринимать что-либо бесполезно, – не выход. Кроме того, то, чем ты занимаешься, называется самосбывающимся пророчеством.
– Ты сейчас говоришь о своей семейной жизни.
Она растерла ему плечи, а затем обошла его кресло и встала у огня.
– Да. Живя с мужем, я боялась ему перечить, потому что думала, что все станет еще хуже. Я боялась действовать, потому что мне казалось, что мои поступки сделают положение непоправимым. Поэтому я ничего не говорила, ничего не делала, и… и если бы Джон не умер, кто знает, что еще бы случилось. Одно я знаю наверняка: ничего бы не исправилось само собой, как по волшебству.
– Хочешь сказать, что я сейчас в тупике и только ухудшаю свое положение.
– Я пыталась выразиться мягче, но… да.
– Ты права. – Он вздохнул. – Я знаю, что ты права.
Она села на стул напротив него. Он смотрел на огонь, избегая ее взгляда.
– Все дело в незнании, – признался он. – В невежестве. Вот что труднее всего. Я так привык разбираться в своем деле во всех подробностях, быть тем, к кому люди обращаются с вопросами, когда у них трудности. Повторяю, если что-то пойдет не так с причалом или новой дорогой, я знаю, что делать. Или не сомневаюсь в том, что найду решение. Но сейчас, когда речь касается самого дальнейшего существования Строун-Бридж, я… мне стыдно. Меня все время о чем-то спрашивают. Приходят ко мне в поисках решений. А у меня нет ответов. Это… Черт побери, Эйнзли, иногда я чувствую себя абсолютно несостоятельным мальчишкой, и мне стыдно!
– Ты что же, считал, что я буду хуже о тебе думать, если ты мне во всем признаешься?
Иннес потер глаза:
– По правде говоря, я сам стал хуже о себе думать. Не знаю, что делать, и не понимаю, как ты можешь мне помочь, ведь ты разбираешься в таких вещах не лучше меня. Более того, хотя после церемонии прощения ко мне стали относиться гораздо лучше, в чем-то стало даже тяжелее. Ведь я не только пробудил в них надежду, мне пришлось списать много долгов, и бедным, но честным арендаторам, которые все время аккуратно платили, наверное, обидно думать о том, что неплательщикам ничто не грозит.
– Об этом я не подумала.
– И я тоже. Да и как мы могли?
Эйнзли нахмурилась:
– Я не жду, что ты можешь просто свести баланс, списав остальные долги заранее. Нет, так ничего не получится! Все кончится тем, что ты окажешься в еще большем долгу.
– Проблема не деньги, хотя… – Иннес наклонился вперед. – Хочешь сказать, я мог бы предоставить арендаторам, которые платили вовремя, отсрочку, чтобы они могли собраться с силами?
– По-твоему, получится?
– Попытаться стоит. Может быть, в твоей голове найдутся и другие ценные идеи?
Эйнзли постаралась не выдавать себя, хотя была очень довольна.
– Едва ли это моя идея. На самом деле все вполне очевидно.
– Настолько очевидно, что мне такое и в голову не приходило. Интересно, что это значит – что ты гений или я идиот? Подумай перед тем, как ответить. – Иннес широко улыбнулся.
– Спасибо. – Эйнзли натянуто улыбнулась. – Мне больше нравится гений.
Проснувшись от отчетливого стука закрываемой парадной двери, Эйнзли очутилась в одиночестве.
Подушка Иннеса была холодной. Она некоторое время лежала, вспоминая их вечерний разговор. Она жалела, что вышла из себя, но, с другой стороны, если бы не ее вспышка, едва ли она нашла бы в себе смелость все высказать ему. Она сделала ему больно, но заставила выслушать ее. А когда он ее выслушал, она все ему разъяснила. Она говорила вполне здраво и членораздельно. Она не пятилась, не уступала.
Эйнзли взбила подушку и перевернула прохладной стороной наверх. Где Иннес? Он сердится на нее? Он не выглядел сердитым. Он выглядел побежденным. Он – человек гордый. Он всего добился сам. Он независимый.