Незнакомцы в поезде

Вечерами Гай по большей части читал, писал длинные письма Энн или просто ложился спать, потому что каждый день вставал в пять и часто работал целый день с паяльной лампой или мастерком и раствором. Он знал почти всех рабочих по именам. Ему нравилось разгадывать темперамент рабочего и определять, насколько тот чувствует дух того дела, которым в данным момент занимается, и как много вкладывает — или недовкладывает — в сооружение его проекта. «Это примерно как дирижировать исполнением симфонии», — писал он Энн. В сумерках, сидя с трубкой в зарослях на участке поля для гольфа и глядя на четыре белые здания, он чувствовал, что проект закончится успехом. Он почувствовал это, еще когда были положены первые горизонтальные перекрытия на мраморные колонны главного здания. Склад в Питтсбурге в последний момент был испорчен прихотью клиента насчет окон. И пристройка к госпиталю в Чикаго тоже была испорчена, думал Гай, карнизом, который сделали из более темного камня, чем тот, который предлагал он. Но Бриллхарт не допускал никакого вмешательства, «Пальмира» сооружалась в полном соответствии с первоначальной концепцией, и Гай никогда не создавал до этого столь законченной вещи.

В августе он поехал на север встретиться с Энн. Она работала в проектном отделе текстильной компании в Манхэттене. Осенью она планировала войти в дело с одной женщиной-проектировщиком, с которой познакомилась случайно. Никто из них не упоминал имени Мириам до четвертого и последнего дня пребывания Гая. Они стояли у речушки за домом Энн, это были их последние минуты, перед тем как Энн должна была везти его в аэропорт.

— Ты думаешь, это был Маркмен, Гай? — вдруг спросила его Энн и в ответ на кивок Гая добавила: — Это ужасно — но я почти уверена.

Однажды вечером, когда он приехал от Бриллхарта в меблированную комнату, где жил, его ждало письмо от Бруно и письмо от Энн. Письмо Бруно было из Лос-Анджелеса. Оно поступило в Меткалф, а далее его переправила мать. Бруно поздравлял Гая с работой в Палм-Биче, желал ему успеха и просил написать ему хотя бы словечко. Постскриптум гласил:

«Надеюсь, Вас не раздражает это письмо. Я написал много писем, но не отправил их. Звонил Вашей матери и спрашивал Ваш адрес, но она мне его не давала. Гай, честно, тут не о чем волноваться, иначе я не писал бы. Вы не знаете, что это мне в первую очередь надо было бы беспокоиться? Напишите поскорее, а то я вот-вот могу уехать на Гаити. По-прежнему Ваш друг и почитатель. ЧЭБ».

Тихая боль пронзила Гая с головы до ног. Ему стало невыносимо оставаться одному в комнате. Он направился в бар и, еще не осознавая, что делает, выпил две порции хлебной водки, потом третью. В зеркале через стойку он взглянул на свое загорелое лицо, и его поразило, что глаза у него бесчестные и бегающие. Значит, это сделал Бруно. Этот вывод, не оставляя больше никаких сомнений, раздавил его своей тяжестью, как катаклизм, выдержать который может только ум сумасшедшего. Гай оглядел маленький бар с таким видом, словно его стены готовы были обрушиться на него. Это сделал Бруно. И испытывает несомненную гордость по поводу того, что Гай получил свободу. Взять этот постскриптум. А возможную поездку на Гаити? Но что имел в виду Бруно? Гай хмуро глянул в зеркало и отвел взгляд, переведя его на руки, потом твидовый пиджак, фланелевые брюки, и в голове у него мелькнуло, что сегодня утром эту одежду надевал один человек, а снимать ее будет другой — такой, каким он будет впредь. Это он знал точно. Хватило мгновения, и он не смог бы сказать, что же именно произошло, но он чувствовал, что отныне и впредь вся его жизнь будет иной, должна быть иной.

Но если он знает, что это сделал Бруно, почему не сообщит в полицию? Что он чувствует в отношении Бруно, кроме ненависти и презрения? Боится его? Ясного ответа на этот вопрос он не знал.

Он сдерживал в себе желание позвонить Энн, пока не стало поздно звонить, но к трем часам ночи не выдержал. Лежа в темноте, он очень спокойно говорил о разных привычных вещах, раз даже засмеялся. Даже Энн ничего не заподозрила, подумал он, положив трубку. Состояние смутной встревоженности не покидало его.

Мать написала, что человек, который звонил ему, когда он был в Мексике, и назвался Филом, снова звонил и спрашивал, как его можно найти. Она забеспокоилась, что это как-то связано с Мириам, и спросила Гая, не сообщить ли в полицию.

Гай написал ей в ответ: «Я понял, кто этот беспокойный тип. Это Фил Джонсон, парень, с которым я познакомился в Чикаго».

Семнадцатая глава

— Чарли, что это за вырезки?

— Один мой друг, мам! — крикнул Чарли через дверь ванной.