Незримые фурии сердца

– Кстати, где вы теперь живете? – Я не имел понятия о месте его обитания. После недавнего развода (если я верен в подсчетах, третьего, последовавшего за пятой женитьбой) он кочевал с квартиры на квартиру.

– Как – где? На Дартмут-сквер, где всегда и жил. Я люблю этот дом. Оттуда меня и вынесут.

– Вряд ли. Поскольку вы там больше не живете. Этот дом вы давным-давно продали.

– Пусть я не живу в нем, но это не означает, что я не могу в нем умереть. Включи-ка воображение. А то какой же ты писатель?

– Который не пишет.

– Я категорически не желаю умереть в тюрьме, как Оскар Уайльд и Лестер Пигготт[58].

– Оба умерли не в тюрьме.

– А могли бы, если б фашисты своего добились.

– Ладно, предоставьте это мне. Я разберусь. У нас в запасе шесть месяцев.

– Если только за примерное поведение меня не выпустят раньше.

– Окажите любезность, Чарльз, не будьте паинькой, хорошо? Отсидите весь срок. Этим вы облегчите мне задачу.

– Ладно, я не против. Как-нибудь за завтраком устрою бучу, и тогда уж – от звонка до звонка.

– Спасибо. Весьма признателен.

– Пустяки. Куда нынче отправимся?

– Наверное, вы останетесь здесь. Кажется, по вторникам у вас уроки живописи?

Чарльз гадливо сморщился:

– Я их бросил. На этюдах с натуры нам голышом позировал отвратительно жирный изготовитель фальшивых паспортов, весь в наколках. Даже на члене у него выколото слово «мать» – вот уж радость для Фрейда. Мне хотелось ослепнуть. Тебе-то, поди, понравилось бы. Или этому, Джулиану. Слюной бы изошел.

– Ну, возвращайтесь в камеру и подремлите, – сказал я. – Короткий сон вас освежит.

– Пожалуй. Ночью я не спал совсем. А ты что будешь делать?

– Не знаю. Может, схожу в кино. Предполагалась встреча с Лиамом, но он ее отменил. Опять.

– Кто такой Лиам?

– Мой сын.

– Я думал, его зовут Инки или как там.

– Игнац. Это другой сын.

– Ну ты ходок! – восхищенно ухмыльнулся Чарльз. – Весь в меня! Сколько детей ты настрогал с разными бабами?

Я улыбнулся, встал и протянул ему руку. Пожатие его было не таким крепким, как раньше.

– Я не маразм, – сказал он тихо и даже умоляюще. – Просто кое-что путаю. Старость. Она ко всем приходит. И к тебе придет, помяни мое слово.

Я промолчал. На обратной дороге я думал, как сильно он заблуждается. Старость не пришла к Мод, Джулиану, Бастиану. И к сотням молодых мужчин и женщин, которых в разгар эпидемии я навещал в Нью-Йорке. Старость приходила далеко не ко всем. И я не знал, придет ли она ко мне.

Два бара

Мой телевизор сломался, и я пошел смотреть футбол в баре «У Дохени и Несбитта» на Бэггот-стрит. Матч этот вызвал ажиотаж и всеобщее помешательство. Еще в прошлую субботу игроков английских «Арсенала» и «Ливерпуля» проклинали, а нынче боготворили, потому что благодаря предкам, полвека назад покинувшим родину, они надели футболки сборной Ирландии.

Разумеется, бар был полон народу, но я, заказав пинту, отыскал угловой столик с хорошим обзором экрана. Чтобы убить время до начального свистка, я, прислонив костыль к стене, достал из кармана последнее творение Игнаца в серии «Флориак Ансен» и открыл страницу, на которой остановился вчера. Путешествующий во времени герой перенесся в ледниковый период, где взбаламутил эскимосов, понапрасну обучавших его, убежденного вегетарианца, подледному лову. Я одолел всего пару страниц, когда в телевизоре включили звук и все головы повернулись к большому экрану под потолком. Команды вышли на поле. Отзвучали гимны, от яркого солнца, заливавшего стадион «Гиганты», игроки щурились, комментатор пенял на жару, которая на руку итальянцам, но не нашим, не привычным к такой благодати.

Возле стойки я заметил двух парней, которые с пинтами в руках выглядывали себе местечко на ближайшую пару часов. С одним из них я встретился взглядом, и мне ничего не осталось, как показать на свободные стулья за моим столиком. Парень глянул на приятеля, что-то ему сказал, и через минуту они сидели рядом со мной.

– Вот уж не ожидал тебя здесь встретить, – сказал я как можно дружелюбнее.

– Я тоже, – ответил Лиам. – Не знал, что вы интересуетесь футболом.

– Нынешний матч никого не оставит равнодушным. Тебя сочтут предателем, если завтра на работе ты не сможешь обсудить каждый финт, увиденный по телевизору.

Лиам отхлебнул пива и глянул на экран.

– Джимми, познакомься: это Сирил, – представил он меня приятелю, своему ровеснику медвежьего облика. Я легко вообразил, как после регбийного матча в Доннибруке этот здоровяк не моргнув глазом заглатывает десяток пинт «Гиннесса». – Мой… – он с трудом справился с фразой, имевшей единственное легитимное завершение, – отец.

– Твой старик? – Озарившись искренней радостью, Джимми чокнулся с моим стаканом. – Приятно познакомиться, мистер Вудбид.

– Вообще-то я Эвери. Пожалуйста, называй меня Сирилом. Я не привык к обращению «мистер Эвери».

– Сирил? Сейчас редко услышишь это имя. Оно старинное, да?

– Видимо, так. Я-то древний.

– А сколько вам?

– Сорок девять.

– С ума сойти!

– И не говори.

– Я думал, столько не живут. Поэтому вы с костылем? Коленки уж не держат?

– Кончай, а? – сказал Лиам.