Незримые поединки

К рассвету приняли окончательное решение: вручая Коху заявление, я отвлекаю его внимание и тем самым даю возможность Николаю Ивановичу вынуть пистолет.

Наступило утро 31 мая. Разговор перешел на другие темы. Мы с Николаем Ивановичем занялись своими туалетами. Посыпались шутки друзей, кто-то бросил реплику по поводу коммерческих способностей Коли Гнидюка. Ему было поручено купить или одолжить фаэтон в городе и в качестве извозчика сопровождать нас. Расчет был простой: при виде сидящего в фаэтоне офицера с девушкой и знакомого им дрессировщика фашисты откроют ворота и мы свободно окажемся на территории особняка.

Утром к дому подкатил фаэтон. В ящик под передним сиденьем были положены гранаты, автоматы. На козлах восседал наш Коля Гнидюк. Рядом с Николаем Ивановичем, в начищенном мундире и со сверкающими регалиями, я — в черном платье, знак траура по отцу. По пути к нам подсаживается Шмидт со своей дрессированной овчаркой, «которая чувствует партизан на далеком расстоянии»; она спокойно уселась у наших ног.

Приближаясь к резиденции, видим наших друзей; за внешним спокойствием — огромная напряженность. Каждый из нас только взглядом говорил друг другу: «Все хорошо, не волнуйся».

Первая неожиданность нас уже подстерегала. Не подействовал на фашистов ни уверенный, надменный офицер, ни хорошо знакомый им дрессировщик, — ворота они нам не открыли. Стоянка у здания рейхскомиссариата была запрещена.

Обращаясь к Гнидюку, Николай Иванович по-немецки дал команду уезжать, а сам с обер-ефрейтором направился в бюро пропусков.

На вопрос Шмидта — готовы ли документы для обер-лейтенанта Зиберта и фрейлейн, эсэсовец, знавший дрессировщика, протянул пропуска.

В приемной на втором этаже нас встретил Бабах, адъютант; находились здесь уже и другие посетители.

— Я доложу о вас, — сказал Бабах и ушел в соседнюю комнату.

В наступившей тишине каждая секунда казалась часом, и мы еще не знали, что нас поджидает и вторая неожиданность.

Приоткрылась дверь, появился Бабах.

— Прошу, сейчас вас примут, — обращаясь ко мне, сказал он.

Мы встали, готовые идти.

— А вы, обер-лейтенант, посидите, только фрейлейн, — произнес адъютант.

Волнение охватило меня. Посмотрела на Кузнецова, в его взгляде хочу прочитать все, что он мог бы сказать мне. В моих руках заявление, и больше ничего! Как быть?

Коснувшись моего плеча, Николай Иванович спокойно сказал:

— Все будет хорошо, иди!

Мысли опережали одна другую: «Справлюсь ли? Не выдам ли себя? Смогу ли отвечать на все вопросы? В нужную минуту Николай Иванович мог бы вмешаться в разговор, повернуть его в безопасное русло. Но как быть теперь? Если Кох не примет Кузнецова, что тогда? «Спокойно, спокойно! — твердила себе. — Осторожность вдвойне и внимание».

Переступив порог кабинета, я сделала шаг назад при виде бросившейся ко мне огромной овчарки.

«Вот для чего ему нужны собаки!» — промелькнуло в голове.

— На место! — раздался окрик.

Подняв глаза, я увидела за массивным письменным столом очень тучного, в темной форме немца. Его холеное, с усиками под Гитлера лицо было надменно и, мне показалось, брезгливо. От его пронизывающего, свирепого взгляда сжалось сердце.

— Здравствуйте, — как можно спокойнее сказала я и протянула свое заявление.

— Садитесь! — резко отозвался он.

Стул стоял на расстоянии от стола; отхожу, и этих секунд было достаточно, чтобы окончательно справиться с волнением. Главное, отвечать так, как договорились с Николаем Ивановичем. Никаких лишних слов.

Вот она, третья неожиданность! Могли ли мы подумать, что Кох, имея мощную охрану извне, разместит ее и у себя в кабинете?!

Сидящие за столом, у окна офицеры хотя и делали вид, что заняты работой, постоянно и пристально наблюдали за мной.

Каждый жест, малейшее мое движение настораживали сидевшую перед столом Коха собаку. В любую минуту она готова была броситься вперед. Вопросы сменялись, следуя один за другим.

— Почему вы не хотите ехать в Германию, если считаете себя немкой? — спрашивал Кох.

— Только болезнь мамы не позволяет мне сделать это сейчас. Она убита горем, гибелью отца. Забота о семье лежит на мне. Я могу быть полезной и здесь. Я знаю языки: немецкий, русский, украинский, польский, — отвечала я.

Решив, очевидно, проверить мои знания, Кох заговорил по-польски. Этот палач до нападения фашистов на Советский Союз был наместником Гитлера в Белостоцком округе. Много горя и слез принес он польскому народу.

— А где вы познакомились с немецким офицером? Он что, знаком был с вашим отцом? Где служит ваш друг? Он мой земляк? — вдруг спросил Кох.

Спустя десятилетия убеждаюсь все больше: хорошо, что так много внимания мы уделили предстоящему диалогу с Кохом, согласовали все до малейшей подробности.

Закончив беседу со мной, Кох нажал кнопку. Вошел адъютант.

— Фрейлейн свободна, пригласите обер-лейтенанта.

Вместе с адъютантом я ушла из кабинета, мое заявление оставалось лежать на столе.

К нам подошел Николай Иванович. При стоящем рядом Бабахе, сидящих тут же посетителях сказать Кузнецову о дополнительной охране, свирепой овчарке, об офицерах за столом было невозможно.