Нф-100: Изобретатель смысла

Меры эти скоро принесли плоды. Рискнувших поселиться в Новой Трое конгаров кантон быстро переделал под себя - в разносчиков, чернорабочих, мелких служащих, коммивояжёров, таксистов, одним словом - в обслугу. Кто не сумел приспособиться, пополнил ряды бездомных. Так было на Земле, и так должно быть здесь.

Нет?

Как это ни грустно, нищие конгары куда больше походили на землян, нежели их преуспевающие собратья - в любом "цивилизованном" конгаре, оденься он по последней моде, жила какая- то неуверенность в собственном положении - чувство, настоящему землянину несвойственное. В то же время выпавшие за обочину конгар и новотроянец выглядели как два брата- близнеца, да и вели себя одинаково: дрались из- за брошенной мелочи, радовались, если удавалось разжиться поношенной одеждой, равно боготворили мормонов, раздававших по пятницам куриный суп, и ненавидели полицейских, своих вечных гонителей.

По- видимому, в подлинном горе или истинной радости все одинаковы - что землянин, что конгар, что восьмирукий спрут с планеты Тла- Чи. Я помню историю старого Румкаса, который приехал в Новую Трою из Руфы, надеясь получить место в ремонтной мастерской. Ветеран Мировой войны, Румкас месяц обивал пороги: везде его обнадёжили, везде обласкали, но с окончательным решением медлили - все до единого. Тем временем деньги кончились, двери гостиниц закрылись, и зиму ему пришлось встречать на улице.

Была метель. Румкас сидел на площади Вечной Славы, у подножия памятника Воину- Освободителю, и улыбающийся бронзовый солдат, в победном жесте поднявший в небо винтовку, укрывал его от ветра. Румкас устал. Единственным желанием его было покинуть этот город и уйти в степь, как сделали в своё время отец и дед. В этом мире надеяться было не на что - может быть, иной мир, о котором порой смутно грезят конгары, окажется лучше?

Неподалёку от него, на скамейке, расположились нищие. Кого там только не было - и славяне, и азиаты, и арабы, и какие- то совсем чудовищные помеси, вроде узкоглазого негра - за прошедшие пятьдесят лет в тигле Новой Трои успели смешаться все народности и расы. Первой к Румкасу подошла молодая негритянка и принесла разорванную в нескольких местах шаль. Румкас поблагодарил её слабым голосом и на конгарском языке попросил не беспокоиться - он, мол, и так скоро помрёт. Следом к памятнику подтянулись два японца, неимоверно грязных и с огромными мешками тряпья. Из мешков явились на свет Божий пара валенок и шапка, порядком траченная молью, которую японец постарше немедленно нахлобучил Румкасу на голову, после чего отступил на шаг, прицокивая языком и довольно щуря узкие глазки.

Постепенно к памятнику перебрались все, и каждый приносил Румкасу то снедь, то нехитрую одежонку. Один нёс копчёную рыбу - подпорченную, но относительно съедобную, другой тащил перчатки с отрезанными пальцами, третий волок тележку с разным скарбом, из которого Румкас был волен выбрать себе погнутый радиатор или печатную машинку без ленты и половины клавиш. Русский, которого все звали Дядя Ваня, протянул Румкасу наполовину полную бутылку, и, несмотря на возражения, заставил сделать глоток. Алкоголь обжёг горло, Румкас закашлялся и прохрипел что- то по- конгарски.

-  Конгар?  - спросил Дядя Ваня, и, стряхнув с Румкаса снег, вгляделся ему в лица.  - Как есть конгар! Как тебя угораздило- то, а, паря? Ну, вставай, нечего тут валяться!

Негритянка помогла Румкасу обуть валенки, сморщенный, как сушёная тыква, индус поделился с ним палкой, и Румкас встал и пошёл вслед за остальными. Дело было вот в чём: в двух кварталах отсюда булочная выбросила чёрствый хлеб, и надо было успеть, пока не явились конкуренты.

Это была странная компания: и в двух шагах нельзя было различить, кто землянин, а кто конгар, до того все были оборванные и грязные. Отовсюду - из подворотен, из подъездов - в отряд вливались новые и новые бойцы, так что вскоре по улице шествовала целая армия.

Впереди шагал Дядя Ваня. Не заботясь о том, понимает ли его хоть кто- нибудь, он горланил песню, состоявшую, в основном, из нецензурных слов, и размахивал бутылкой, на дне которой плескались жалкие остатки.

За Дядей Ваней ковылял Румкас. От одного глотка его, не евшего два дня, порядочно развезло, и он вообразил, будто сейчас со своим племенем отправляется на охоту, ловить диковинного зверя кенорбу. Время от времени он издавал боевой клич, а шедшего рядом японца называл то Тромсеном, то Гирневасом. Японец не возражал и лопотал что- то по- своему, на что Румкас утвердительно кивал и хлопал его по плечу.

А за ними валила целая толпа. В тот день они нажрались до отвалу - хлеб, хоть и чёрствый, был невероятно вкусен, и Дядя Ваня, поглаживая пузо, говорил Румкасу:

-  Ничего, парень, ничего. Один день пережили, а завтра, Бог даст, так же будет.

-  Кон нес вер?   - спрашивал его Румкас.  - Эсто коннеро?

-  Конечно!  - отвечал Дядя Ваня.  - Как же иначе- то?