Нф-100: Изобретатель смысла

-  Извиниться?  - переспросил Конкас.  - Валяй, я не против. Можешь даже не объяснять, за что. Сегодня ко мне приходил Тромкас - тот самый, что на суде громче всех кричал о том, как низко я пал по сравнению с порядочными конгарами. Он бил себя кулаком в грудь, уверял, что это была минутная слабость, умопомрачение, его заставили, угрожали и тому подобное, а кончилось тем, что он сожрал половину моего ужина, и его вырвало мне на кровать. Забегал ко мне и Кирневер - этот, чтобы не тратить время зря, сразу бухнулся в ноги и завыл "Прости меня, дурака, виноват!". Я простил. Он поднялся и говорит: "Ты, Конкас, мировой мужик, прямо жалко, что не сегодня- завтра помрёшь. Скажи, что с бабами твоими делать: в степь или народу отдать - пусть хоть раз в жизни потешится? Плюнь на них, отвечаю, пусть живут, как жили, а он мне: "Искалечил тебя гуманизм, ох, искалечил!". Ну я и вдарил ему. Дети тоже приходили, жаловались: а Конкас дерётся, а Бомсен мою зычницу украл - одним за сорок, другим под пятьдесят, а всё не успокоятся. "Да за что же ты, батя, нас, сиротинушек, покинул, да как мы будем без тебя?". Наплодил ублюдков, нечего сказать. У тебя дети есть?

-  Нет,  - ответил я.

-  И не надо. Не вздумай делать детей, пока есть дела посерьёзнее. Это сегодня доктор сказал, который меня взвешивал. Бородатый такой, в халате. Они там, наверху, спорят, оборвётся подо мной верёвка или выдержит. Пари заключают. Доктор мне сказал: "Вас, голубчик, на стальном тросе вешать надо - такая ваша корпуленция". А потом по плечу похлопал и добавил: "Ну, не грустите! Ничего, что повесят: опыт, даже если отрицательный - всё равно опыт. Зато вон сколько вы всего за прошедшие дни передумали и переоценили! Можно сказать, духовно выросли, возмужали, выработали в себе новый взгляд на мир". "Какой в этом про",  - отвечаю,  - если меня всё равно повесят?" Он аж пенсне уронил от удивления: "Да вы, мой милый, пессимист! Не надо, нехорошо. Уходите с улыбкой, не кукситесь. Думайте о радостях жизни: о шашлыке, например, о вине, о женщинах. До вас здесь человек сидел, так он придумал календарём спасаться: повесил на стенку и любуется. Картиночки там, скажу, были замечательные: берёзы, избушки, озеро, бабы с коромыслами, курочки, гуси, коровки, знаете ли - му! му! Очень достойный человек был. И держался прилично: не дрогнул, не захныкал. Перед смертью, говорят, преподнёс Консультативному совету собственноручно вырезанный из дерева сервиз на двенадцать персон. Вы по дереву не работаете, нет? Я когда- то в детстве свистульки из глины лепил, а потом раскрашивал. Это к тому, что помереть - не Бог весть какая штука. Работу у нас делают чисто, а кроме того, у вас, конгаров, всё равно жить не получается. Зато пример хороший: повисите с недельку, молодёжь поглазеет - может, чему научится". Хороший человек доктор. Надеюсь, у тебя не хуже получится. Ну, что стоишь, как столб? Не видишь - великий человек у тебя на глазах пропадает? "Надежда всего человечества" - ты так писал, да?

Пока Конкас произносил свою тираду, я рассматривал его камеру. Это была типичная одиночка: железная кровать, столик и трёхногий стул, привинченный к полу. В сером свете дня вещи выглядели непривычно резкими и оттого казались особенно чужими. Стены камеры, согласно доброй новотроянской традиции, были украшены жизнеутверждающими лозунгами: "Человек - хозяин своей судьбы!", "Никто не в силах ограничить свободу человека!" и, конечно, бессмертное "Сотрудничество тюремщика и заключённого ведёт к процветанию тюрьмы".

-  Да,  - ответил я.  - Всё так. Но когда я строчил эту восторженную чепуху, я думал, что вы - самый гнусный из всех конгарских выродков, что рождались на Тразиллане. Сказать по правде, без таких, как вы, нам всем жилось бы гораздо лучше.

Минуту Конкас пристально разглядывал меня крохотными выцветшими глазками. Отчего- то мне показалось, что сказанное ему польстило.

-  А я и есть самый гнусный из всех конгарских выродков,  - сказал он наконец.  - И что с того?

-  А ничего,  - ответил я.  - Кроме того, пожалуй, что никто не заслуживает предательства, а вас предали все, кто только мог.

-  Все, кроме тебя, да? Уж ты- то, наверное, переменил мнение о старом Конкасе, когда увидел, как эти псы вцепились ему в ляжки? Отвечай!

-  Нет,  - сказал я.  - моё мнение осталось неизменным. Но это неважно: важно то, что я тоже вас предал.

-  Как это?

-  Я был свидетелем на процессе против вас. Я мог встать и сказать, что негоже судить творение собственных рук. Или даже так: нечего пенять зеркалу, коли рожа крива.

-  Так бы они тебя и послушали,  - проворчал Конкас, смягчаясь.

-  Разумеется,  - согласился я.  - Но попробовать стоило.

Пауза.

-  На самом деле, всё это чушь,  - Конкас зевнул и почесал спину.  - Плохо другое: три раза в день, на завтрак, обед и ужин, мне дают одно и то же - мороженую картошку. Нельзя ли с этим что- нибудь сделать?

Я пожал плечами.

-  Напишите жалобу.

-  Э!  - отмахнулся Конкас безнадёжно.  - Я писал.

-  Охранники могли её потерять. Напишите ещё раз.