Нф-100: Изобретатель смысла

-  Тем хуже,  - продолжал Конкас.  - Тогда я перестаю понимать: зачем я здесь и за что меня судят. Даже так: а зачем всё? Вот человек, который всю жизнь лгал, убивал, предавал и был абсолютно счастлив. И вот он в тюрьме - мало того, что разоблачён и низвергнут, так ещё и осознал в полной мере своё ничтожество и самодурство. Так вот я спрашиваю: для чего? К чему ему это знание? Утешением оно не послужит, и надежды на спасение не даст. Для чего приговорённому к смерти лишние муки? Почему я стал человеком именно сейчас? Почему не раньше - тогда, когда меня всеми силами к этому подталкивали? Что мне с того, что я вижу прежние ошибки? Разум мой слаб и не может охватить всего. Как это мучительно: чего- то не понимать! Знаешь, я, в сущности очень глуп. Теперь мне не стыдно в этом признаться. Чтобы разложить всё по полочкам, мне отчаянно не хватает мозгов. Единственное, что доступно моему сознанию - смутное понимание того, как нелепо всё складывается в этом мире. Эх! Я был прав, когда на суде требовал всё изменить. Человеческий разум должен быть устроен так, чтобы его носитель хоть что- нибудь понимал в течение жизни, а не бился раз за разом обо все острые углы, что подсовывает Вселенная.

-  Да,  - сказал я,  - Это было бы неплохо. Но человек и так способен делать выводы из своих ошибок. Тут вы неоригинальны.

Конкас покачал головой.

-  Та история Земли, которую я изучал, говорит об обратном,  - сказал он убеждённо.  - Человек ничему не учится. Почему- то теперь я понимаю это особенно отчётливо.

-  Доктор, который вас осматривал, был прав: вам нужно больше думать о хорошем.

-  К концу лета я взойду на эшафот,  - не слушая меня, сказал Конкас. Нет, есть вещи, которые даже тюрьма из человека вытравить не в состоянии: конгар из конгаров, он не способен был задерживаться на одной теме дольше пяти минут.  - Будет тёплый летний день, над городом будут летать ласточки. Вообрази картину: время словно застыло в районе полудня, ветерок колышет траву на газонах. В нагретых солнцем бетонных коробках люди спят послеобеденным сном. Кругом тишина. Площадь залита светом...

-  Время!  - раздался голос надзирателя.

-  Уже?  - спросил Конкас и вновь повернулся ко мне.  - Ладно. Прежде чем ты уйдёшь, я хотел спросить ещё об одном. Если уж я стал человеком, то должен играть эту роль до конца. Так вот: как человек справляется с мыслью о том, что однажды непременно умрёт? Что он может противопоставить смерти?

Я мог бы сказать: любовь. Мог бы сказать: честь. Мог бы вспомнить о разуме или о Боге. Но я сказал (как я думал тогда - честно):

-  Не знаю,  - и никогда больше не видел Конкаса из Румбы. Он ещё жив, но помочь ему нельзя, можно лишь оставить наедине с собой, как смертельно раненого зверя. Сделаем же для него это и двинемся дальше.

А поезд, везущий Гиркаса, Конкаса и перфекту, подъезжал к конечной станции - вокзалу Дипгородка. Вдали виднелись приземистые серые здания, цветные пятнашки флагов, а от горизонта серебристой змейкой в Дипгородок тянулась непрерывная колонна грузовиков - снабжение воюющих товарами продолжалось круглосуточно.

Наконец, поезд остановился. Не дожидаясь Гиркаса с Конкасом, перфекта вышла на перрон и принялась высматривать военного комиссара. Вокруг царила неразбериха: метались в поисках багажа конгары, из грузового вагона выгружали ящики с сушёной маракчой, слышались ругань и детский плач. От суеты у перфекты зарябило в глазах; как тут найдёшь военного комиссара? Каким он должен быть, этот Крымов, которому она писала три дня назад? Должно быть, это человек приличный, не то, что этот Дун Сотелейнен!

Но надеждам её не суждено было сбыться. Постепенно толпа рассосалась, все мало- мальски приличные люди ушли один за другим, и на перроне остался один единственный человек.

Был он одет в забрызганный грязью мешковатый костюм, лицо украшала недельная щетина, а козырёк фуражки с краю был словно обгрызен. То и дело он поглядывал на часы и шевелил губами - не то ругаясь, не то репетируя вступительную речь. В целом человек производил впечатление неряхи и неврастеника. Весь вид его словно говорил: "Я не виноват! Это жизнь меня таким сделала!".

Перфекта вздохнула.

-  И этот тоже,  - сказала она мягким задумчивым голосом.  - И почему мне только такие и попадаются?

Глава седьмая

Предел конневраса

История Володи Крымова демонстрировала неисповедимость путей Божиих. Отец его был родом из кантона Иваново Детство, и своему первенцу, помимо семейного самовара и любви к далёкой Родине, передал все черты Крымовых по мужской линии: тягу к мощным автомобилям и женщинам с большой белой грудью, вкупе с полной неспособностью заработать на это денег. Поначалу юный Крымов отчаянно боролся с наследственностью: менял работы одну за другой, падал, поднимался, пытался схватить удачу за хвост, но напрасно. Молитва и пост - эти средства для обуздания страстей - в конечном счёте показали себя неэффективными, вынудив Крымова прибегнуть к исконно языческому способу решения всех проблем, а именно - уйти в загул.