Нф-100: Изобретатель смысла

-  Я устал писать по- вашему. У вас, землян, какой- то идиотский язык. На нём ничего нельзя написать по- человечески.

-  Напишите по- конгарски.

-  Здесь никто не читает по- конгарски,  - он скорчил гримасу.  - И никто не говорит.

Услышав эти слова, я вдруг ощутил, насколько он - вождь, полководец, дикарь, существо, без сомнения, грубое и жестокое - беспомощен и одинок. Оторванный от своего народа, впервые предоставленный самому себе...

-  Кон нес тромерен ка?   - сказал я.  - Кон этва коннеро донет.

-  Нес ка?   - отозвался он.  - Дун терва кон нонес. Эсто.

-  Хорошо,  - кивнул я.  - Попробую чем- нибудь помочь.

-  Да уж постарайся.

Мы замолчали. Пускай теперь я отчасти понимал его, разговор зашёл в тупик. Я чувствовал себя неловко: зачем я выторговал для посещения целый час? К счастью, положение спас Конкас.

-  Значит, ты из "Голоса Новой Трои",  - вздохнул он.  - Хорошая газета. Любо- дорого было смотреть, как она нахваливала самые бессмысленные мои поступки. Помню, я приказал своему племени неделю ходить кверху ногами, и вы писали, что это справедливое и мудрое решение, поскольку данный способ передвижения заставляет кровь приливать к голове. Раз уж ты пришёл, скажи правду: зачем нужно было лизать мне задницу, прежде чем утопить в дерьме?

-  Они не виноваты,  - сказал я.  - Вас хвалили потому, что вы были в моде. Вы были примером того, что даже из конгара при грамотном руководстве можно сделать человека - или, по крайней мере, его подобие. Заниматься вами было хорошим тоном. Увы, наше бывшее руководство больше не считается грамотным, а для землян вы - досадная ошибка, исправить которую надлежит как можно скорее. Мы осудили вас потому, что не могли осудить сами себя. Такова правда. Мне жаль.

-  Знаешь,  - сказал Конкас задумчиво,  - где- то в глубине души я обо всём этом догадывался. Никто ничего не делает просто так, и тем забавнее, что ваши хлыщи из Консультативного совета, сами того не зная, достигли цели. Да- да, я превратился в человека. Может, в никудышного, но в человека. Вижу, ты улыбаешься. Напрасно. Каждому конгару, который захочет стать человеком, я выдавал бы пачку обезболивающего.

-  Зачем?  - спросил я, хотя знал, что он скажет.

-  Потому что когда становишься человеком, ты начинаешь чувствовать чужую боль. А я причинил много боли. Очень много.

-  Кто бы мог подумать,  - пробормотал я.  - Конкаса из Румбы мучает совесть. Хороший заголовок для "Голоса".

-  Издеваешься, мальчишка?  - спросил он недоверчиво.

-  Нет. Просто не возьму в толк: почему вы вообще задумались об этом? Вы же Конкас из Румбы, в конце концов! Зря вас, что ли, называли братоубийцей, насильником и осквернителем святынь?

Конкас из Румбы вздохнул.

-  Должно быть, я просто стар,  - сказал он.  - Да и приговор располагает к подобным мыслям. Неужели я первый конгар, которого казнят по земным законам?

-  Не первый. Первым был Троммевер из Хузы. Он украл два куска лавандового мыла, а на суде сказал такое, что я не рискну повторить.

-  И тут первыми пролезли, сволочи,  - сказал Конкас и сплюнул.  - Эти ублюдки из Хузы даже украсть нормально не могут. Если воровать, то жратву - и никак иначе! Так что же, повесили его, этого Троммевера?

-  Расстреляли.

-  Хрен редьки не слаще. Теперь я должен плестись позади этого дурака! Мало мне неприятностей!

Я с трудом сдержал улыбку. В этом все конгары: в одно и то же время они вызывают и сострадание, и смех.

-  Не расстраивайтесь,  - подбодрил я его.  - Может быть, всё переменится. Вполне возможно, что вас ещё оправдают. Такое было - посмертно, но было. К тому же вы совсем не старик. У вас, может, вся жизнь впереди.

-  Нет,  - покачал головой Конкас.  - Мне шестьдесят три, и это конец. Довольно грустно,  - продолжил он, вновь меняя направление беседы,  - в полной мере осознавать себя человеком, и понимать, что ничего нельзя исправить. Неужели и с вами, землянами, точно так же: понимание жизни начинает мерцать перед вами лишь тогда, когда жизнь вот- вот кончится?

-  Наверное,  - сказал я.  - Мне трудно судить о таких вещах.

-  В таком случае, это несправедливо.

-  А справедливости, скорее всего, и нет.