Ни-чё себе!

— Так это ты?! — лицо женщины пошло пятнами.

— А что я! — загундел мальчишка. — Он сам мошек ловит и в банки сажает.

— Сам?! Я их изучаю! — Ярошка кинулся в комнату и тут же вернулся с большой лупой. (Она появилась недавно неизвестно откуда, зато исчез неизвестно куда перочинный ножичек). — Вот! Я больше одного экземпляра не трогаю. А ты!.. А ты!.. А ты знаешь, чем кузнечик слышит?!

— Живодер! — снова тоненько крикнул Ромка. — И царапаешься, как девчонка.

Женщина взяла мальчишку за шиворот.

— Мама! Я больше не буду! — вдруг басом взревел он.

— Пошли! — она влепила ему затрещину. — Извините, пожалуйста. Мы пойдем. Извините. Пошли!

Дверь захлопнулась. Рев стал удаляться вниз, пока не растворился в доносящемся с улицы шуме.

— Ты что же, братец, сразу в глаз? Надо предупреждать сначала.

— А я уже предупреждал, два раза.

— Папа, и я предупреждал тоже.

— Да как вы вообще могли поднять руку на человека? — Наташа положила ладонь на Ярошкину голову. — Ну давай, показывай свои тайники.

— Что, опять выбрасывать будешь?

— Пойдем, пойдем, — подтолкнул я Ярошку. — А заодно расскажешь, чем кузнечики слышат. Ну? Пошли, сынок.

РЕДКИЙ ЭКЗЕМПЛЯР

Серая тополиная ленточница была в нашей коллекции. Но попала она к нам, видимо, после встречи с воробьем или подобной пичужкой. Крылья бабочки были основательно потрепаны, рисунок на них потерялся и поблек. Получить какие-либо толковые снимки с насекомого не представлялось возможным. В то же время бабочка весьма ценилась нами, потому что за два года, как она к нам попала, больше такой не встречалось.

Тот день выдался солнечным, несколько ветреным. На пляже озера Калды копошилось много народу — о субботу всегда много приезжих. Мы всей семьей обосновались на нашем излюбленном месте — взгорке в конце пляжа, на мягкой гусиной травке.

Солнце припекало, меня основательно разморило, я ткнулся подбородком в пляжное покрывало. И вдруг слышу Ромкино напряженное: «Папа, смотри!» Открываю глаз. Мать честная! Передо мной, сантиметрах в тридцати от носа, сидит долгожданная ленточница и перебирает лапками. Сон мгновенно пропадает. Секунду-другую прихожу в себя. За это время успеваю проклясть себя за то, что аппарат поленился взять. Досталось и Ярошке, который умудрился убедить меня, что ничего интересного нам больше не встретится. Вот тебе и ничего интересного! Осторожно начинаю подтаскивать откинутую руку. Чувствую, как рядом напряглось тельце Ромки. Краем глаза вижу, как Ярошка метрах в двух от нас сделал стойку и затаил дыхание. Итак, подвожу руку, растопыриваю указательный и большой палец, еще миг и…

И порыв ветра выносит бабочку из пальцев. Она распрямляет свои крылья с синей лентой по серому, взмывает вверх и планирует на острие металлической ограды пляжа. Слышу досадливое «Эх» — это расслабился Ромка. Слышу возмущенное «Я так и знал» — это обмяк Ярослав. Делаю армейский знак соблюдения крайней осторожности и начинаю взбираться на ограду. Бабочка перелетает дальше. Я — за ней. Она еще дальше. Так перебежками, пригибаясь, я, а за мной два моих сына делаем виражи по пляжу меж разморенных и энергичных, сухих и мокрых, розовых и черных тел. Но бабочка будто смеется над нами. Вот вроде сядет, нет, снова взмывает вверх, снова то планирует, то стремительно мчится, делает зигзаги, возвращается, опять уносится. Но я терпелив.

Наконец, бабочка делает круг и садится. Я озадаченно останавливаюсь. Ленточница устроилась на блестящей, будто отполированной лысине. Хозяин лысины — полный, квадратного вида мужчина — полусидит на песке, откинувшись на руки, и мирно млеет под солнцем. Ситуация!

— Давай же! Быстрее! — тормошат меня сзади ребята.

Конечно, им что, им «давай». Я поворачиваю к ним свирепое лицо, жестом и мимикой пытаюсь отправить ребят на дачу готовить все необходимое к съемкам. Но они и ухом не ведут.

— Улетит же! — повышая голос, напирает младший.

— Уле-тит! — трагично стонет Яроша.

В это время мужчина делает движение (мы замираем), но он лишь удобнее уперся руками и лениво говорит:

— Катюша, смахни муху.

Никто вокруг не реагирует на его просьбу. Видно, Катюша отошла. «Знал бы ты, какая «муха» у тебя на голове», — думаю я. Впрочем, ему, наверное, все равно. Поднимет руку, хлопнет себя по макушке и… У меня по спине пробегают мурашки, и я решаюсь. Осторожно, не сводя глаз с бабочки, приближаюсь, заношу руку. «Сейчас сниму — никто ничего и не заметит». Выставляю пальцы, но бабочка, почуяв, видимо, опасность, неожиданно расправляет крылья. Сдавленно охают сыновья, и я, сам того не ожидая, прихлопываю лысину ладонью. Зажмуриваю глаза, ожидаю чего-то страшного, но мужчина даже не меняет позы.

— Ну что за шутки? — расслабленно басит он. — Перестань!