Ни-чё себе!

— Ушами, Ярошка, — уверенно отвечает он, не отвлекаясь, впрочем, от кубиков.

— Сказа-ал, у него и ушей-то нет.

— Уши у всех есть.

— А ты посмотри, знахарь, — сердится Ярошка.

Ромка нехотя бросает игрушки и лезет к брату на кровать. Долго рассматривает картинку, убеждается, что ушей у кузнечика нет, и удивляется:

— Чем же он слушает?

— А я о чем спрашиваю?

Ярошка листает книгу дальше.

— Смотри, бабочка. «Аполлон» называется. Я такую ловил. Она — эндемик.

— Ох ты! — пугается Наташа и тут же сердится. — Я тебе говорила: не связывайся с этой гадостью, мой руки перед едой!

— Да нет же, — досадует Ярослав. — Это значит, он, то есть она, не везде живет, а где-то в одном месте, и их мало.

— Ярошка, смотри, — подталкивает брата Ромка, — а у бабочек тоже нет ушей. Одни усы. Длинные какие! Зачем ей такие? Не знаешь?

— Узнаем, — тянет Ярошка и снова листает страницы…

— Узнает — остудится за зиму, — ободряюще говорю я Наташе, и Наташа кивает головой.

Однако мы ошибались. Едва земля и небо вобрали в себя талые снега, Ярошка, вооружившись скопленными за зиму спичечными коробками, опять начал нырять во двор. А мы снова, прежде чем сесть, — оглядываться на сиденья стульев.

— Запрети ребенку, скажи твердо, как мужчина, — требовала вскоре от меня Наташа.

И однажды, когда я, как мне показалось, набрался твердости, она мне сообщила, едва я переступил порог:

— Полюбуйся.

— На кого?

— Да на сыновей своих. Я прошел в комнату.

Ромка ковырялся в углу около полки с игрушками. Ярошка сидел на кровати и рассматривал свой третий том. Увидев меня, он было дернул головой, но передумал отворачиваться и снова уставился в страницу. И правильно сделал — прятать что-либо было бесполезно. По обеим щекам сына тянулись сверху вниз глубокие царапины, аккуратно подмазанные йодом.

— Здорово! С рысью, что ли, встретился?

Ярошка глуповато ухмыльнулся, но ничего не ответил.

— Ну, что молчишь? Может у «пожарников» когти отросли?

— Да нет, папка, — отвлекся от дел Ромка, — это он…

— Я уже маме говорил, — прервал брата Ярослав.

— Говорит: упал… с велосипеда, — донесся из соседней комнаты голос Наташи, — а сам и не садился на него сегодня.

— Нет, садился, — попробовал возмутиться Ярошка. — Утром.

— Утром. Да у тебя с утра все уже зажило бы. А рубашка? — Наташа вошла в комнату. — Это откуда и куда надо брякнуться, чтобы получилось такое?

В руках она держала разодранную без пуговиц и рукава Ярошкину рубашку.

— Ну, а у тебя что? — повернулся я к Ромке.

— Во! — он ткнул пальцем в коленку. На ней красовалась свежая ссадина, тоже обработанная йодом. — И во, — Ромка задрал рубашонку на животе. — Я не плакал.

— О, господи! Я здесь и не видела, — охнула Наташа.

— Молодец. А ты тоже упал с велосипеда?

— Не, я рядом за ногу держал.

— Кого держал?

— Ну этого, из соседнего… — Ромка вдруг спохватился, посмотрел на брата и замолчал.

— Та-ак. Никто ничего не хочет добавить?

Ребята не отвечали.

— Ну смотрите. Все равно все тайное рано или поздно становится явным.

Сказанные мною скорее для профилактики слова подтвердились неожиданно быстро. Раздался долгий и требовательный звонок в дверь. Я пошел открывать. Щелкнул замок, и в коридор решительно вошла женщина лет тридцати. За руку она тащила упиравшегося мальчишку.

— Ой! — всплеснула руками Наташа.

Оба глаза мальчишки заплыли, а под одним выделялся багровый синяк.

— Вот! — показала женщина на его лицо. — Я хочу знать, за что они так моего сына.

— Кто!?

— Кто? Ваши… — она замялась, но собралась и выпалила: — Ваши переростки, конечно!

Дверь в детскую приоткрылась, в щели показалась голова Ромки и тут же исчезла.

— Нет уж, подожди, — окликнул я его. — Ярослав! Роман! Ну-ка выходите.

Ребята стали на пороге.

— Это они, Вова? — растерянно спросила женщина, разглядывая братьев.

Растеряться ей, видимо, было от чего. Кивнувший в ответ Вова был больше чем на голову выше Ярошки.

— Так, — протянула женщина, но уверенности в ее голосе уже не чувствовалось.

— Так, — сказал я, — значит это твоя работа?

Ярошка мотнул головой:

— Где не синяк — не я.

— А кто же? Ромка?

— Нет, папка, — высунулся из-за Ярошкиной спины Ромка. — Там его оса укусила.

— Какая оса? — удивилась женщина.

— Ярослав? — дернул я его.

— Какая-какая? Большая. На муху похожа. Эндемик.

— Эндемик? Что значит — эндемик? — насторожилась гостья.

— Это значит — редкая, — ответил за Ярошку Ромка. — Он подумал, что она муха, а она его… И правильно сделала!

— Ты подожди со своими выводами. Хорошо, это — оса. А это? — я указал на синяк.

Ярослав напряг голос, пытаясь сдержать наступающие слезы:

— А пусть он не издевается над животными, пусть нитки не привязывает, пусть соломинками не протыкает! Пусть!..

— Живодер! — крикнул из-за Ярошки Ромка.

— Цыц! — я уже понял, в чем дело.

Последнее время в нашем дворе стали появляться бабочки, мухи и прочие летающие насекомые с привязанными к лапкам или брюшку нитками. На нитках болтались соломинки, бумажки и подобная мишура. Пометавшись в воздухе, насекомые запутывались своими «хвостами» в ветках кустарника или траве и погибали.

— Да кто же это злодействует? — сокрушались жители двора.

Сейчас все прояснилось.