Ни кола ни двора

— Это ты споришь с Гердером, — сказала я. — Гердер говорит тебе, что без нравственных ограничений ты и плеваться в торговом центре скоро начнешь.

— Ну и ладно. Лажа какая-то.

От усталости меня даже пошатывало. Странно, но я не ощущала себя грустной. И хотя Трикси умерла, я не чувствовала боли. Вовсе не потому, что Трикси была мне безразлична. Скорее наоборот, я приняла ее в свое сердце, откуда легче всего отпустить человека.

Потому что именно в сердце остается его отпечаток, именно оттуда он никогда не уходит.

Легко отпустить человека, когда смиряешься с тем, что бесконечна лишь твоя любовь к нему. Не то чтобы я так уж сердцеразрывающе любила Трикси. Но, думаю, я ее любила. В тот день я любила все, и это было нормально.

Толик взял для замороженного йогурта все возможные посыпки, включая мармеладных мишек. А я посыпки не любила вообще.

Мы сидели за столиком, близко-близко, и смотрели на круглую сцену холла внизу. Переливались рекламки, в странную симфонию сходилась музыка, гудели, будто далекие насекомые, люди, пахло всякими вредными вкусностями.

Я сказала:

— Толя, как я люблю тебя.

Он сказал:

— Точняк. А ты видала ваще, как народу много? И все сияет.

— Да, — сказала я. — Уж я-то и не такое видала.

— А я — никогда еще. Чтобы столько сверкания и столько народа одновременно. Я тоже тебя люблю. Я однажды только видел в магазине теликов такое. Но не настолько оно красивое было.

Мое первое в жизни "я тебя люблю" он сказал как бы между делом. Я взяла его за руку, и Толик погладил мои пальцы.

Замороженный йогурт, со всей присущей ему кислинкой, в тот момент показался мне самым сладким в мире.

— А что дальше? — спросила я.

— Не вывожу че-то про дальше, — сказал он, притопив мармеладного мишку в йогурте. — Ты это о чем?

— О нас, — сказала я. — Если мы любим друг друга, то какое у нас будущее?

— Светлое, как и у всей Земли.

— Я серьезно.

— И я серьезно, как никогда.

Взгляд у Толика был такой, будто он напряженно следил за футбольным или теннисным матчем. Тут он вскрикнул:

— Гляди!

— Что?

— Адик!

Толик указал пальцем на блестящие белые буквы вывески внизу — "Adidas".

— У меня спортивный костюм был, батя твой отдал, я за ним донашивал. "Зебра" назывался. Фирмовый адик. Тогда просто так это все было не достать. А теперь во — гляди.

Тогда мы с Толиком сходили и купили ему "Adidas superstar". Он сказал:

— Дайте белые ботинки с клоунскими носами.

— Суперстары, — сказала я.

Толик в них выглядел слегка безумно, общий его нищий видок совсем не гармонировал с белоснежным лоском новых кроссовок. Но мне нравилось. Толик все время рассматривал кроссовки, стоял на пятках и на цыпочках, пинал ногой невидимый мяч и выглядел совсем как мальчишка.

— Наступи мне на ногу, — сказал он. — Спорим, я не почувствую, потому что тут все прорезинено?

— Ладно, — сказала я, но прежде, чем мне удалось до него добраться, Толик меня остановил. — Стопэ! Они же белые!

Всю обратную дорогу Толик оставался вот таким очаровательно ребячливым. Я была за него рада, и настроение у меня тоже поднялось.

Самолет ждал нас завтра ночью, и я страшно устала, надо было выяснить, собирается ли дядя Женя пустить нас, или придется снимать гостиницу.

Я надеялась на гостиницу, потому что мы могли бы, как взрослые, спать на одной кровати, не таясь. И еще много чего делать, как взрослые.

Толик, впрочем, когда я выразительно на него смотрела, потрясал спортивной сумкой с подарками для дяди Жени.

— Да обойдется он, — сказала я.

— А если умрет без своих швейцарских часов. Может, они ему нужны для аппарата искусственного сердца, а? Чужая душа потемки, блин.

В то же время я видела, что Толик все-таки не слишком рад увидеть дядю Женю. Когда они познакомились, дядя Женя был почти ребенком, подумала я, а меня вовсе не существовало.

Что меня удивляло, так это масштабы его прошлого, события, уместившиеся до моего рождения, события, в которых я никак не могла поучаствовать. Вот здесь эта разница в двадцать два года ощущалась необычайно.

На этот раз дядя Женя трубку взял. Мы снова стояли у забора, снова было темно, снова гуляла блондинка со своей рыжей, серьезной собакой.

Меня охватило странное чувство, будто всего этого дня и не было вовсе, и завтра мне снова предстоят похороны Трикси, а я думала все позади и так невероятно устала.

Бывает, что сонный мозг создает такие вот забавные иллюзии.

Бывает, что они даже не кажутся такими уж забавными.

Я приложила телефон к уху и послушала гудки, собиралась уже положить трубку, как вдруг голос дяди Жени добрался до меня сквозь все преграды.

— А? Это ты что ль?

— Ну а кто? Вчера трубку взять не судьба была?

— Вчера я был пьяный. А что тебе надо?

— Чтобы ты впустил меня.

Тут он подобрался и спросил шепотом:

— Ты что умерла и теперь мстишь мне, да?

Была у дяди Жени такая странная идея. Когда после долгой болезни умер мой дедушка (тоже до моего рождения, будто бы все на свете случилось до моего рождения), дядя Женя решил, что он непременно будет мстить ему за все прижизненно понесенные унижения.