Няня для телохранителя

Уже другие руки скользят по моему лицу и плечам, кажется, раздевая меня. И я не против, так как точно знаю, кому они принадлежат. Яровой просто отлично подходит на роль самого сексуального пожарника для моего изнывающего тела. Хочу чувствовать в себе его большой ананас, вес тела поверх моего и жар мужского дыхания на моём голом теле, а ещё тот полустон-полухрип в шею прямо под моим ухом, когда он кончает. Я от него снова завожусь как ненормальная.

Между ног сводит судорогой от желания, я вся мокрая, потная, из последних сил тяну почему-то упирающееся тело Панталоновича к себе.

А потом вспоминаю. Машка. Ему теперь нравится Машка.

Опускаю руки, что тут же безвольно падают вдоль моего тела. Сознание снова меркнет, чему я в принципе рада. Подтягиваю одну руку на живот и, повернувшись на правый бок, сжимаюсь в комочек.

Больше никаких Ванилек и крышесносных оргазмов в моей жизни не будет. Только я и мой малыш.

***

Я умерла и теперь в аду?

Тело ноет, как после пробежки на пару километров, во рту сухо, голова тяжёлая и никак не желает отрываться от подушки, в принципе, как и веки, прилипшие намертво ресницами к щекам.

Моя дезориентация, к огромной радости, мозга проходит достаточно быстро, что позволяет вспомнить, что я дома в своей постели. Остаётся понять, сколько времени я тут валяюсь и как я, с детства редко болеющая, оказалась в роле кисейной барышни.

Кое-как присела в кровати, понимая, что на мне другая одежда-домашние штаны и старая, с дырочками по швам, но сильно любимая футболка с «Чип и Дейл». А ещё болит ягодица, как после укола.

Помню гематолога и Ярового у клиники, потом бывший нарисовался с претензиями, за что получил по морде от Захара. Машку помню, летящую с моей скалкой против Райданова, но прилетело всё тому же Яровому, а потом их обмен вербальными знаками, и мне совсем поплохело в лифте, откуда я вывалилась в объятия моего работодателя. Что-то его стало очень много в моей жизни!

А вот дальше сплошной белесый туман с обрывками непонятных образов. Придётся всё-таки совершить разведку для разбора происходящего.

Голова уже так сильно не болела, да и тошнить перестало, так что, придерживаясь за мебель и стены, поползла на выход из нашей с Машкой спальни.

Как сапёр на задании, приоткрыла дверь и, заинтригованная тишиной, вышла из-за угла гостиной.

— Вот и принцесса наша очнулась! — звонко, пугая мои и так пуганые нервы, огласила моё прибытие Соня.

Подруги сидели на диване с видом палачей, а напротив, едва помещаясь в кресле, был Яровой. Напряжённый и как будто смущённый, но второе, скорее, кажется, так как где Панталонович и где смущение, явно на разных планетах параллельных вселенных.

— Ой, Мармеладик, и ты здесь? — непроизвольно удивляюсь, но в ответ привычное подёргивание брови на милое прозвище.

Сладкой и вкусной Соня, наверное, была только в пору младенчества, и то мы с Машей сомневаемся в этом факте.

— Здесь. Вот пытаюсь узнать у твоего непосредственного работодателя, как ты у него до такой жизни докатилась.

— И как? Узнала? — интересуюсь, а сама бочком подбираюсь поближе к столику с графином воды.

— Нет. Молчит.

Просто хмыкаю, не удивляясь этому факту.

— Это твоё фырчанье полудохлика что именно означает? — серчает Соня, сверкая своими серыми глазами.

— Так, Мармеладова, выключи, пожалуйста, режим внучки главного прокурора нашего города, — торможу на подходе буйство подруги, а то потом мы её всем скопом не заткнём. — Здесь все невиновные, амнистии не требуется.

Наливаю дрожащей, как у алкоголика, рукой воды из графина и жадно припадаю губами к стакану. Пью и чувствую жалящий щеку взгляд. Яровой.

Скашиваю глаза в его сторону, чтобы только лишний раз убедиться в своей правоте. Смотрит и ещё как смотрит- то ли убивать собирается, то ли в свою спальню на «пожизненное» спрятать. Сразу не разберёшься.

— Кто такой смелый вызвал врача и продырявил мою задницу? — утолив жажду, перешла к главному — восстановлению потерянных событий и раздаче пенделей подругам.

Обе синхронно ткнули указательными пальцами в Ярового. Опаньки!

— Захар Пантелеймонович, объяснения, пожалуйста.

И это я, кажется, зря. Ибо только плеснула масло в уже тлеющие угли будущего пожара.

— Вероника, ты лучше не начинай.

— О! Снова угрозы!

— Да, а если и дальше в таком тоне разговор продолжишь, то домой поедешь связанная и на заднем сиденье моей тачки. Доходчиво поясняю?

А теперь и я злая, так как нехрен орать на меня больную и несчастную.

— Панталонович, я не поняла, тебе девочки тут на яйца наступили и их же в задницу засунули, что ты орёшь как раненый носорог и бивнями трясешь?!

Краем сознания слышу пугливое Машкино «ой», но я сейчас нахожусь в той стадии агрессии, что хочется только бить и убивать.

— Ну, всё, Земляникина, выпросила, — подрывается с кресла Яровой, что-то по старинке хоть и тяжёлое, но отлетает к окну как нечто невесомое.

Не успеваю сообразить, что к чему, как меня уже самым варварским способом водрузили на плечо и сразу потащили в спальню. Подруги тоже вскочили с дивана, и теперь хвостиком шагают за нами.