Няня [litres]

– Как насчет вот этого? – интересуется Ханна. – Оно как раз из разряда музейных экспонатов?

Она выдергивает платье из шкафа и прикладывает к себе.

– Как я смотрюсь? Меня несколько минут назад осенило: почему бы не надеть на ужин одну из ваших музейных реликвий? Вы ведь не возражаете, Вирджиния?

Она выхватывает из гардероба еще несколько вешалок, разрывая обертки и сдирая полиэтиленовые чехлы. Часть одежды швыряет прямо на пол, что-то летит на кровать или на туалетный столик.

Мы с матерью бессильно смотрим, как вокруг нас падают платья. Тихо шуршит полиэтилен. Грустные звуки: словно та жизнь, к которой мы привыкли, испускает последний вздох. Похоже, Ханна не намерена останавливаться, пока не опустошит оба шкафа. И вдруг она замирает.

– Вот это! Я ведь его однажды уже надевала, Вирджиния. Вы в курсе? Я тогда вытащила его из гардероба и примерила. Впрочем, не только его, но это платье – мое любимое. Видела, как смотрел на вас Александер, когда вы его выбирали. Кстати, я в нем выглядела просто потрясающе. Почему бы мне на нем не остановиться? Сами увидите.

Ханна вылезает из своего платья и остается в одном шелковом нижнем белье с кружевами. Я отвожу глаза, а она старается, надевает чужое платье. Наклоняется, подбирая подол, и нашитый на лифе бисер цепляется за ее волосы. Ханна рывком высвобождает локон. Надеюсь, ей больно, однако она не прекращает попыток натянуть платье на живот и дальше, на бедра.

– Застегните! – приказывает она.

Я поднимаю вверх бегунок замка, но идет он с трудом – наряд слишком обтягивает фигуру шантажистки. Мне противно видеть, как прекрасная ткань облегает чужую кожу – так и хочется быстрее отдернуть руку.

– Ты всегда была полнее меня, Ханна, – язвит мать.

Няня напрягается, а я, наконец совладав с замком, делаю шаг назад.

Ханна с удовольствием разглядывает себя в зеркале, поворачиваясь то одним боком, то другим и принимая картинные позы.

– Так же чудесно, как и тридцать лет назад! А знаете, когда мне было еще лучше, Вирджиния? Знаете, когда я почувствовала себя настоящей леди Холт?

Мать молчит, уставившись ей в глаза, а на щеках Ханны расцветает румянец. Она наслаждается минутой триумфа.

– Когда в меня входил ваш муж, – заканчивает негодяйка.

– Немедленно прекрати! – требую я. – Довольно!

– Это не тебе решать, милая.

– Пожалуйста… Мы сделаем все, что ты скажешь.

– Как я могу доверять женщине, склонной прикарманить чужое, Джослин?

– Не понимаю, о чем ты.

– А как же портсигар? Кто еще мог его забрать? Разве что Руби… Кстати, можешь отдать мне его прямо сейчас. Хочу, чтобы сегодня вечером он снова был у меня.

– Это не твоя вещь!

– Джослин, – бормочет мать. – Все в порядке. Отдай портсигар.

– В порядке? Пусть папа и закрутил интрижку – он все равно был моим отцом! Он никогда тебе не принадлежал, Ханна!

– А ты знаешь, что он позволял мне подкармливать тебя наркотиками? Ты спала, а мы спокойно располагались в моей спальне.

– Нет! Ты лжешь! Мама…

– Не могу сказать, правда ли это. Прости, милая…

– Гнусная ложь!

– Ты ни разу не проснулась, а ведь мы были чрезвычайно страстной парой, – издевается Ханна.

– Папа никогда так не поступил бы!

Слова няни меня убивают.

– Да что ты? Он делал это не раз. Знаешь почему? Ему не было до тебя дела. Он всегда хотел мальчика, и я наверняка подарила бы ему сына.

Ее откровения все больше давят мне на психику.

– Впрочем, Александер был настоящим джентльменом, – с удовольствием рассказывает Ханна, словно они с папой составляли супружескую пару. Нет, это невыносимо! – Он никогда в жизни не показал бы, насколько тебя презирает. Только мне говорил о своих чувствах. Как мы над тобой смеялись! Ты была настолько честна и серьезна в своем отчаянном стремлении мне угодить! Александер считал тебя жалким созданием. Ему с тобой было скучно. Бедная маленькая Джослин Холт, которую ненавидели собственные родители… Да и за что тебя можно было любить? Отца ты разочаровывала решительно во всем. Как ни посмотри – простушка, серая мышка… Правда, в глубине души ты всегда оставалась отвратительной сучкой, жестокой и заносчивой.

Высказавшись, Ханна вновь поворачивается к шкафу.

– Теперь туфли! – заявляет она. – Какая удача, что у нас с вами одинаковый размер обуви, Вирджиния!

Прожигаю взглядом ее ненавистную спину. Под материнским платьем – обычное женское тело с рыхлой плотью и хрупкими костями. Чем она сильнее нас? Как смеет она говорить подобные мерзости? Из ее рта сочится яд. Мою голову словно сжимают в тисках, еще немного – и я не выдержу. Чувствую, как во мне что-то ломается, окончательно и бесповоротно.

Хватаю с кровати чехол из-под платья и скручиваю края его горловины так, что как раз остается отверстие, в которое можно протиснуть голову. В душе у меня бушует ярость. Отвратительной сцене необходимо положить конец!