Няня [litres]

Каждый нож аккуратно лежит в своем кармашке. Набор не полон, потому что некоторыми экземплярами мы пользовались сегодня вечером, однако мне удается выбрать тот, что подойдет идеально. Десятидюймовое лезвие наточено, словно бритва. Расстегиваю молнию на саване Ханны, обнажая ее мягкий живот.

– Отвернись, – предлагаю я, но дочь не отводит глаз от трупа.

Обхватываю рукоятку обеими руками, хотя гипс мешает, и погружаю нож глубоко в мертвое тело. Делаю два разреза в разных местах. Плоть расходится с ужасным звуком. Жуткое зрелище! Слава богу, что крови нет. На этот раз Ханна точно не оживет. Джослин тошнит, и она, упершись руками в колени, захлебывается рвотой, кашляет и сплевывает желчь. Из ее рта тянется длинная ниточка слюны. Я становлюсь на четвереньки и мою нож в озере, потом ухитряюсь застегнуть мешок одной рукой. Конец близок, и я почти забываю о боли в сломанном запястье.

– Джослин! – командую я. – Давай-ка быстрее с этим покончим. Не приведи господь – Руби проснется и выглянет в окно…

Дочь вытирает губы и, выпрямившись, бросает взгляд на окна детской спальни. В доме по-прежнему темно и тихо, лишь кричит где-то в лесу неясыть. Мы укладываем на дно каяка мешок с трупом. Я придерживаю лодчонку за борт, а Джослин засовывает в смертный саван несколько камней. Снова тщательно застегиваем молнию – береженого бог бережет.

Джослин садится в каяк. Трясет ее даже пуще, чем меня. Лодочка движется к центру озера, а я наблюдаю с берега за каждым взмахом весла, хотя луна то и дело скрывается за облаками. Холод пробирает меня до костей.

Неподалеку от островка она сушит весла. Видно плохо, зато хорошо слышно. Раздается негромкий плеск, и я с облегчением выдыхаю. Как наяву вижу круги на воде, только теперь в лодке не я, а Джослин.

Дочь гребет обратно, и дорожка лунного света падает на расходящийся по воде след за кормой каяка. В ночи не раздается ни звука, и в комнате Руби все так же темно.

Едва перешагнув порог дома, снимаю с Джослин мокрый халат и заворачиваю ее в свою длинную куртку. Мы бредем в голубой зал. Фужеры все еще стоят на столе, ожидая, когда мы приступим к напиткам, а вот лед в ведерке с шампанским растаял. Включаю торшер, подбрасываю в камин дровишек и достаю пуховое одеяло. Укутав дочь, наливаю ей неразбавленный виски; еще один бокал наполняю для себя.

– Выпей, – прошу я.

Сама делаю глоток, и алкоголь обжигает мне горло.

Джослин послушно опрокидывает бокал в рот и морщится.

– Мы никому не расскажем о том, что здесь произошло, – говорю я, и дочь кивает. – Никому и никогда. Мы должны защитить нашу девочку. Если правда выплывет наружу – считай, что Ханна своего добилась, а мы не можем себе позволить проиграть.

Джослин делает еще глоток и на этот раз расслабляется. Пылающий в камине огонь бросает отблески на ее лицо.

– Да, мама, – бормочет она.

Джо

Мама просит на завтрак тосты, и Руби натирает сыр.

– А где Ханна? – спрашивает она.

В ответ на взгляд матери я лишь молча качаю головой.

– Она уехала, – говорит мама.

– Навсегда?

– Навсегда, милая.

– И никогда не вернется?

– Никогда.

Похоже, у дочери радостный шок; впрочем, уже через секунду она по очереди нас обнимает, светясь от счастья.

Завтрак готов, но мне кусок в горло не лезет.

– Совсем забыла – звонил детектив, – рассказывает мама. – Намерен посетить нас в понедельник.

– Что ты ему на это сказала?

– Пришлось согласиться на визит. Мистер Уилтон очень настаивал.

– О, нет…

– Нам придется пройти еще через одно испытание, Джослин.

– Мы не сможем…

Вирджиния

– Джин Палмер, – говорит детектив. – Джин Грейс Палмер.

Он достает прижизненную фотографию женщины, чью внешность кропотливо восстанавливал специалист по реконструкции, и, словно в кинофильме, кладет ее на стол между нами. Лицо на снимке мне совершенно незнакомо.

– Нет, – говорю я. – Ваше фото мне ни о чем не говорит.

– А вы что скажете? – обращается напарница детектива к Джослин.

Глаза у нее острые, проницательные.

– Нет, – повторяет за мной дочь. – И у меня никаких ассоциаций.

Говорит хорошо, твердо. Молодец, девочка…

– Где ваша няня? – интересуется девушка.

– Извините, но ее нет, – объясняю я. – К сожалению, она от нас съехала. Снялась с места неожиданно, посреди ночи, еще в пятницу. Ни записки, ни нового адреса – так что мы понятия не имеем, куда она направилась. Ханна уже проделывала подобный фокус много лет назад. Разумеется, мы очень огорчены.

– Правда? – спрашивает девушка, и они с коллегой обмениваются взглядами.

– Тут такое дело… – вступает детектив. – Мы считаем, что вашу няню зовут вовсе не Ханна Берджесс. Нам удалось установить, что настоящая Ханна умерла в феврале семьдесят третьего, в возрасте шестнадцати лет.

Мы с Джослин искренне потрясены.

– Можете точно сказать, когда она впервые покинула ваш дом?

– В восемьдесят седьмом, – отвечает дочь.

– А у вас хорошая память, – бросает девушка, чиркая ручкой в блокноте.