Няня [litres]

– Она предложила, я согласилась. А кто еще этим займется? У тебя пока по большей части постельный режим. Собственно, считай, что нам повезло: хоть кто-то изъявил желание у нас работать в подобной ситуации.

– Почему никто из вас даже не подумал посоветоваться со мной? В конце концов, это мой дом.

– Ты плохо себя чувствовала.

– Уж на решения о найме я как-нибудь сподоблюсь.

– Ты даже в «Фортнум» сама позвонить не в состоянии!

– Не ехидничай.

– Что есть, то и говорю.

– Если меня считают настолько бесполезной в собственном доме – и вправду, пойду и лягу в постель. Похоже, недалек тот день, когда ты станешь воспринимать меня как обузу…

– Не говори глупости.

– Это не глупости, Джослин. Ханна не имеет права нанимать персонал в мой дом. Я этого не допущу.

– Я уже не могу пойти на попятный, однако на будущее запрещу ей принимать подобные решения без твоего совета. Договорились?

Я киваю. Уже что-то. Не медля больше ни минуты, выхожу из комнаты. Общество Джослин мне сегодня радостных эмоций не доставляет. Все возвращается: снова они с Ханной против меня.

– Подожди! Помнишь старый снимок, где я стою в нашем доме в Белгравии на фоне «Ванитас»?

– Не припоминаю.

– Где у нас фотоальбомы?

Мне бы не хотелось, чтобы дочь рылась в семейных фотографиях. В памяти у Джослин есть кое-какие пробелы, и нельзя допустить, чтобы она их заполнила. Как только они с Руби переехали из Калифорнии, я убрала альбомы на самую верхнюю полку. Следовало вообще от них избавиться после того, как в озере обнаружили останки. Проще всего было солгать, что фотографии погибли в том же «наводнении», что и каталог, однако у меня не хватило бы сил вытащить всю эту кипу из голубого зала, а затем еще и припрятать.

– Я не помню.

– Ты не знаешь, где лежат наши семейные фотоальбомы?

Любые мои слова дочь немедленно воспринимает как лишнее доказательство того, что мне нет до нее никакого дела, да и не было никогда.

– Нет, не знаю.

Джослин трет уставшие глаза.

– Могу я тебя попросить об одолжении? – вздыхает она.

– Я хотела бы тотчас лечь в постель.

– Это важно, иначе я не спрашивала бы. Мне нужна помощь Ханны, однако я не могу позволить себе долго оплачивать ее услуги. Не могла бы ты дать мне взаймы немного денег, чтобы покрыть эти расходы? Я все верну после того, как начну зарабатывать.

– Я вполне могу сама присматривать за Руби.

– Нет, не можешь. Не будем возвращаться к этому разговору.

– Через несколько дней я приду в себя, и мы сможем отказаться от услуг Ханны. Я приняла решение полностью взять на себя уход за внучкой.

– Этого не будет.

– Почему же?

– По многим причинам. Неужели я должна напоминать о том, что случилось на днях? Знаешь, что дети в школе дразнят Руби по поводу черепа, знаешь, что они обзывают ее «спесивой аристократкой»?

– Ничего подобного не случилось бы, отправь ты ее в школу, которую я предлагала. С удовольствием оплатила бы ее учебу в элитном заведении.

– Не хочу снова это выслушивать!

– Джослин, мне надо срочно прилечь.

– Ну почему ты каждый раз отказываешь мне в помощи?

Иногда она прижимает меня к стене, однако я не сдамся. Пусть лучше злится на мать – я не желаю, чтобы Джослин узнала правду. Вот так и развиваются наши отношения с той самой вечеринки, случившейся больше тридцати лет назад.

– На Ханну я не дам ни пенса, и больше не собираюсь обсуждать этот вопрос, тем более что ты позволяешь себе повышать голос. У меня ужасно разболелась голова. Пойду лягу, и не надо мне помогать. Доберусь сама.

Втайне надеюсь, что дочь не послушается и все же меня проводит, проследит, как я взбираюсь по лестнице, но та даже не делает попытки встать из кресла.

На следующий день боль немного отступает. Спускаюсь на первый этаж ближе к обеду, однако от Ханны нигде не скроешься. Руби возвращается из школы, и я прошу ее немного со мной посидеть, почитать вместе. Ханна против, и лицо внучки становится мрачнее тучи.

Перемещаюсь в кабинет Александера, где нажимаю дрожащим пальцем кнопку на плеере. Не трогала его с тех пор, как не стало мужа, так что сейчас наверняка заиграет музыка, которую он слушал незадолго до смерти. Погружаюсь в кресло и замираю, ощутив продавленное его телом мягкое углубление.

Скрипки и духовые инструменты создают ощущение плеска волны, набегающей на каменистый берег в сиянии солнечного дня. Звук мягко поднимается ввысь и обрушивается на слушателя пронзительной, полной жизни мелодией. Знаю, что дальше вступит голос, по поводу которого мы не раз перешучивались. «Голос ангела», – говорил Александер. «И кто из нас ангел – я или твоя пассия?» – спрашивала я, имея в виду певицу.

Муж собрал все ее записи. Не счесть, сколько раз я его заставала сидящим в этом кресле с включенным плеером. Чем старше мы становились, тем больше он слушал свою любимую исполнительницу. Для Александера погружение в музыку стало маленьким и очень личным удовольствием, впрочем – далеко не единственным. Надо сказать, что за пару месяцев до смерти он пригласил меня составить ему компанию. Дождавшись, когда стихнут последние такты арии, он нарушил тишину неожиданным вопросом:

– Ее тело было тяжелым?