Она долго стоит на лестничной площадке. Ритмичный скрип дивана доносится из студии даже раньше, чем она ожидала. Пружины взвизгивают все быстрее и быстрее, из-за двери несутся приглушенные охи и вскрики. Ханна ждет до тех пор, пока темп страстного сношения не ускорится еще. Вот сейчас у него на висках набухают толстые вены… Она распахивает дверь студии.
– Себ, – говорит она, лихорадочно блестя глазами. – Боюсь, с твоей женой что-то неладное…
Пока художник со своей супругой находится в больнице, Ханна собирает чемодан. Младший сын так и не проснулся, и она тихонько целует его в лоб.
– Ты чудесный мальчик. Я буду по тебе скучать…
Она крадучись спускается по лестнице, волоча за собой тяжелую сумку. Родители художницы сидят на кухне. Старики белы как мел, у них шок. Ханна приготовила им чай, однако он так и остался нетронутым.
Из дома она уходит не прощаясь.
Сидя в следующем в Лондон автобусе, Ханна зачарованно смотрит на свое отражение в темном окне: сквозь вспышки фар и светофоров все же видно, что на ее щеках блестят слезы.
На коленях у нее лежит блокнотик, в который она обычно кое-что записывает для памяти. Открыв чистую страничку, Ханна пишет, приноравливаясь к тряске:
Одно ей известно точно: ее избранник будет богат. Но кто он? В ее голове мелькает множество мужчин, которых она знала, за которыми наблюдала на экране телевизора, которыми восхищалась в кино. Их образы выстраиваются в своеобразный коллаж. Любой из них подойдет. Ханна засыпает с улыбкой на губах. На следующий день она снимает жилье в городе и только тогда с тоской вспоминает о Джин. Похоже, теперь они потеряли друг друга навсегда.
Джо
Со временем начинаю узнавать некоторых людей на вокзале. В двенадцать минут восьмого утра наше маленькое сообщество исправно садится в поезд до Лондона. Одеты все по-городскому и выглядят несколько неуместно на нашем простеньком деревенском вокзальчике. Собственно, это всего лишь маленький зал ожидания между двумя открытыми платформами. Воздух здесь затхлый.
Параллельно железнодорожным путям протекает канал, который приковывает к себе взгляды сонных пассажиров. Речка тихая и живописная. Однажды наблюдала из окошка ужасную сценку: водяная курочка жестоко клевала в голову самого слабенького из своих птенцов, а остальной выводок возбужденно прыгал вокруг.
Подъезжаем к Паддингтонскому вокзалу, когда приходит текстовое сообщение от Ханны.
О-ля-ля… Время от времени я просматриваю ленту дочери в «Инстаграме», иногда спрашиваю, о чем они разговаривают со сверстниками в чате, однако на этом мой контроль обычно заканчивается. Совсем вылетело из головы.
Вряд ли в этом есть необходимость. На меня накатывает легкое раздражение, и все же элементарная вежливость требует ответить.
– Бодро выглядите сегодня, – замечает Фавершем.
Он сидит в кабинете на месте Клеменси, едва уместившись за ее столиком.
– Я и чувствую себя соответственно.
– Вот и отлично!
– А где Клеменси?
– У нее мигрень, пришлось ее отпустить.
Я снимаю пальто, однако Фавершем меня останавливает:
– Не раздевайтесь. Наш уважаемый покупатель, претендующий на «Ванитас», желает еще кое-что выяснить о картине. Конечно, для нас это лишняя головная боль, но не смогли бы вы сделать мне одолжение? Не возражаете посетить библиотеку в галерее Курто? Вдруг удастся там что-то накопать…
– Неужели ему недостаточно фотографии из семейного альбома? Я считала, что мы уже на финальной стадии.
– И да и нет, – вздыхает Джейкоб. – Клиент хочет знать, кто был собственником картины до того, как ее приобрел ваш дед. В принципе, я пока готов терпеть капризы Поля, потому что он особо не торгуется. Если же придирки будут продолжаться, скажу, что у нас есть еще один покупатель, который спит и видит, как бы заполучить «Ванитас».
– Сто лет не рылась в архивах, – говорю я.
– Что ж, желаю получить удовольствие, дорогая. Сегодня вы сполна насладитесь затхлым пыльным величием библиотеки «Уитт».
Конечно, Фавершем – тот еще пошляк, и все же чувства юмора у него не отнять.
Библиотека «Уитт» находится в подвале галереи Курто. Дорогу к ней я помню наизусть и даже испытываю приступ ностальгии.