Няня [litres]

Муж поведал мне типичную историю настоящего лондонского джентльмена: постоянно растущие долги и ссуды, наперебой предлагаемые ему одетыми с иголочки молодыми банкирами – как же, те были просто в экстазе от открывающейся возможности сидеть в «Берлингтоне» за одним столом с самим лордом Холтом. Правда, стоило им получить членство в клубе, и отношение менялось: ведь Александер задерживал платежи в погашение предоставленных ему кредитов.

Муж рассказал, что наши счета пусты, а лимит по его кредитным картам выбран до последнего пенни. Ему даже пришлось продать картину из коллекции отца на аукционе. Увы, цена на нее сложилась крайне низкая. Фавершем, его старый школьный друг, обратил внимание на продажу и обратился к Александеру с вопросом: как тот мог допустить подобное? Поняв, что происходит, Джейкоб настоял, чтобы муж посвятил меня в свои проблемы.

Итак, мы оказались у разбитого корыта. В конце нашего разговора Александера вырвало, словно горло ему распирал комок стыда. Возникало ли у меня искушение его бросить? Ни в коем случае. Мы слишком долго были в браке, у нас росла дочь. Да, при виде меня ее личико каждый раз кривилось от отвращения, но отца-то Джослин любила!

Я пыталась найти выход. Во-первых, обратилась к доктору.

– Маленькая помощница мамы, – улыбнулся Эрик, выписывая рецепт на успокоительные якобы для Джослин.

– Маленькая помощница жены папы – наверное, лучше так сказать, – откликнулась я и сразу пожалела о своих словах – так странно Эрик на меня посмотрел.

Я принимала препараты небольшими дозами – ровно столько, чтобы пережить первые, самые тяжелые недели после признания мужа. Потом рассказала Александеру, что у нас состоялся разговор с Элизабет и родилась одна идея.

Мы обратились к Фавершему и вчетвером разработали план подделки произведений искусства в целях сохранения Лейк-Холла и семейной коллекции для Джослин. Доходы от аферы с лихвой обеспечивали всех участников комбинации. План работал как часы до тех пор, пока Фавершем не переступил черту, втянув в дело Клеменси. А теперь он вовлек в преступную схему и мою дочь. А крайней в итоге оказалась я.

Завершая свою обличительную речь, Джослин заявляет, что я отравляю душу ее Руби. Она, мол, видит, как мы близки, а для девочки мое общество вредно, поскольку я – человек бесчестный. Джослин представляет дело таким образом, словно все мои попытки сближения с внучкой замешаны на колдовстве: таинственных зельях и заклинаниях. Меня настолько задевают ее слова, что последние жизненные силы покидают мою душу, и я представляю, как они стекают струйками к ногам и собираются на полу лужицей мутной озерной воды. Я склоняю голову и дожидаюсь, пока за дочерью не захлопнется дверь.

Стою в наступившей тишине, едва сдерживая слезы. Джослин, не задумываясь, каждый день вонзает нож мне в спину, и я слабею. И все же мне следует оберегать ее от тайн прошлого, защищать ее будущее. Иного выхода нет.

Джо

С Руби я беседую в ее комнате, перед сном, подальше от любопытных ушей матери. Тяжело решиться разговаривать с ребенком о таких вещах. Ханне я доверяю безоговорочно и не хочу обсуждать ее персону с дочерью, и все же – кто знает… Дождавшись, когда малышка уткнется в книгу, присаживаюсь на край ее кровати.

– Хочу спросить тебя о том, что ты рассказывала бабушке. Она говорит, что Ханна тебя бьет, что у тебя на руке синяки.

Руби поддергивает рукав и показывает мне два уже слегка потускневших кровоподтека. Оба размером с подушечку пальца.

– Скажешь, откуда они взялись?

– Это был несчастный случай.

– Что за несчастный случай?

– Не знаю.

– Синяки только на этой руке? Других нет?

Дочь трясет головой и задирает оба рукава. Больше отметин я не вижу.

– Я должна знать, что случилось, малыш. Это важно.

– Почему?

– Ты сказала бабушке, что Ханна тебя ударила. Это серьезное обвинение.

– Я такого не говорила!

– Разве?

– Не знаю, откуда бабушка это взяла. Наверное, что-то перепутала.

– Так откуда же все-таки синяки?

– Не помню, – пожимает плечами дочь. – Может, в школе заработала. Мы играли на переменке в вышибалу, и кто-то из мальчишек сильно запустил в меня мячик. Его за это отругали.

Я продолжаю осторожные расспросы, но Руби гнет свою линию, и рассказ ее выглядит вполне правдоподобным. Желаю ей спокойной ночи, пока малышка окончательно не расстроилась, однако успокоиться не могу. Синяки-то на внутренней стороне руки…

Времена настали такие, что не знаешь, кому доверять и во что верить.

Укладываюсь в постель. Спать еще рано, но мне не хочется снова столкнуться с матерью, которая бродит по первому этажу. Пытаюсь почитать, однако не могу сосредоточиться. Кровоподтеки Руби не дают мне покоя, но теперь по другой причине. Каждый раз, когда представляю себе синяки дочери, на ум приходит другая девочка с точно такими же отметинами на внутренней стороне руки. Эта девочка – я.