Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Мама оказалась права: тетя больше не звала нас в свой мотель на лето. Мама злилась, но мириться не собиралась. Каждый вечер после ужина она просматривала объявления о работе, накачиваясь ромом с колой. Она часами сидела на кухне, выбирая работу на лето. Несмотря ни на что, она хотела найти работу, чтобы снова провести лето в Кейп-Коде. Я окончила второй класс и страшно гордилась умением читать. Я помогала ей просматривать объявления, чтобы загладить свою вину – ведь это из-за меня ее уволили из «Королевского кучера». Мама быстро нашла работу. Как только занятия в школе кончились, мы собрались и покатили по трассе 3. Мама громко подпевала радио. На сей раз она нашла работу официантки коктейлей в баре «Уэкуассетт Инн» в Харвиче, в тридцати милях южнее Провинстауна.

Мы перебрались в другое место, но поток маминых обожателей не иссяк. Я стала оценивать их по шкале от одного до десяти. Тем летом за мамой ухаживал маленький еврей, который весь вечер просидел в баре и оставил ей пятьсот долларов на чай за «потрясающее обслуживание» (по моей шкале, за одни лишь чаевые он заслужил пятерку). Еще был громогласный, толстый, болтливый адвокат из Бостона, Эл. Хотя мне было всего восемь, увидев его, я сразу поняла, что он гад. Гадом он и оказался. Эл ездил на ярко-красном «Кадиллаке» с белой откидной крышей. Даже в самые жаркие дни он ходил в сером костюме, белых кожаных лоферах и рубашке с таким тесным воротником, что лицо у него краснело, а шея нависала толстым валиком. В особо жаркие дни казалось, что голова у него вот-вот отвалится. Он вечно лапал маму своими жирными руками и пальцами, даже когда был за рулем. Она надевала на голову шарф и придвигалась к нему, чтобы он мог приобнять ее своей жирной лапой. Мы с Луизой корчили ему рожи с заднего сиденья. Если мы слишком шумели или задавали слишком много вопросов, Эл открывал бардачок и кидал нам леденцы. Мы прозвали его Конфетным Парнем и оценили на двойку. (Стоило бы оценить его в ноль, но конфеты нам нравились.)

Тем летом мама арендовала маленький домик в Брюстере, потому что, в отличие от «Королевского кучера», бар не предоставлял жилья женщинам с детьми. В домике было две кровати. Мама с Луизой спали на одной, а я на другой вместе с Мэгги, шестнадцатилетней маминой ученицей из старшей школы Стаутон. Мама взяла ее с собой, чтобы она присматривала за нами. Шкафов в домике не было. Одежду и полотенце мы вешали на крючки и гвозди, вбитые в стену. А вот небольшая кухонька в домике была. Там был холодильник под стойкой и газовая плита. Впрочем, я не помню, чтобы кто-то готовил что-то, кроме макарон и сосисок.

Мэгги напоминала мне Сесилию: невысокая, пухленькая девушка с темными волосами и теплыми голубыми глазами. Мама называла ее «Черной ирландкой». Мэгги отличалась от тех странных людей, которые присматривали за нами в Провинстауне, но и она особо не напрягалась. Как-то днем она задремала, а я чуть не утонула. Мы с Луизой купались в пруду рядом с баром, и вдруг я зацепилась ногой за надувную резиновую лодку. Как я ни старалась выбраться, у меня ничего не получалось. В конце концов, я глотнула воздуха из воздушного пузыря над головой, глубоко нырнула и сумела выбраться. Отплевываясь и кашляя, я доплыла до берега, выбралась на пляж, легла на живот и с трудом пришла в себя. Никто ничего не заметил – на пруду мы были одни.

Я скучала по Провинстауну, по бассейну в мотеле и велосипедным прогулкам в кондитерскую «Пенни Патч». Я скучала по Сесилии, ее уютной прачечной, по Джеффу и Гейл. Я скучала даже по густым водорослям на пляже перед «Королевским кучером». Но больше всего я скучала по поездкам с Тони и ощущению собственной принадлежности.

В августе мои молитвы были услышаны.

– Собирайтесь, – объявила мама. – У меня два выходных, мы поедем в Провинстаун.

Мама явно была страшно рада. Я тоже. Я не знала, злится ли все еще на меня тетя. Представляя, что она скажет, увидев меня, я вся холодела. Я не осмеливалась спросить маму об этом и испортить всю поездку.

Мы с Луизой уже были в купальниках, так что собралась я быстро: игрушки, камешки, кукла Фреда Флинтстоуна и пижама. Луиза взяла лишь жевательную резинку. Мы запрыгнули на заднее сиденье и забарабанили по коленям, дожидаясь маму.

«Наконец-то в Провинстаун!» – думала я.

Мама завела машину, накрыла голову мягким желтым шелковым шарфом, опустила верх, и мы покатили по трассе 6 на север. Мама включила радио и всю дорогу подпевала.

Музыка, мамина радость – все это позволило мне расслабиться. Судя по всему, вечером у мамы свидание. Такой радостной она бывала только в дни свиданий.

Когда мы подъехали к «Королевскому кучеру», мама достала из сумочки свою лучшую розовую помаду и идеально подкрасила губы – еще до того, как остановиться.

– Ну, – сказала она мне, глуша мотор. – Бери свою сумку и иди к тете. И ради всего святого, не вздумай сказать или сделать какую-нибудь глупость.