Ничего кроме правды

«Не помню, – ответил Шагал, – кажется, половина сбора пойдет голодающим детям Бразилии». «Ну конечно, – рассмеялся Хаим, – поезжайте в Бразилию, спросите у детей. Молодец – и концы в воду. Ладно, Марик, хватит об этом, а то гостю не интересно». И повернувшись к Абраше, спросил: «Говорят, что у тебя Пикассо купил одеяло, правда?» Абраша гордо ответил: «Да, 200 франков выложил, а вчера Македонов мне заказал 30 таких одеял». «Слава тебе, Господи, –засмеялся Сутин, – будет ему теперь тепло холодными зимними вечерами, – и добавил, – тоже хорош гусь, туда же метит. Но до арфиста не дотягивает, слабоват. Ладно, хватит про этих клоунов, надо работать. Заходите в студию, только затыкайте носы». Он вошли в сарай, и Абраша сразу почувствовал сладковатый смрад гниющего мяса.

Огромная говяжья туша висела на крюке прямо перед мольбертом, а вокруг нее, жужжа и поблескивая в солнечном свете, кружился густой рой жирных зеленых мух.

«Господи, – сказал Шагал, – как ты можешь здесь работать?»

«Жизнь не всегда пахнем розами, – печально улыбнувшись, ответил Сутин, – я уже замучился с этой тушей, теряет цвет, жухнет, приходится подкрашивать кровью. Хорошо, что бойня за углом, вот взял полведра свежей кровищи». И он начал красить тушу, макая толстую кисть в ведро. Здесь Абраша заторопился. Он достал из мешка банку, завернутую в газету. «Вот вам мама передала вишневое, сама варила, с нашего сада», – сказал он скороговоркой. Он хотел поскорее выйти на свежий воздух.

«Ну, спасибо, дорогой, – сказал Хаим, – разворачивая газеты. – Боже мой, что за цвет, что за чудо. Вот, где разгадка». И он, подскочив к туше, стал намазывать ее вишневым вареньем. «Ах, какая красота», – повторял он, и его глаза снова загорелись нездоровым лихорадочным блеском.

Здесь Абраша почувствовал резкий приступ тошноты, и они, наскоро простившись, выскочили на улицу. Некоторое время они шли молча. «Не знаю, – начал Абраша, – странно мне это все, мухи, гниль, – противно». «Понимаешь, Абрашенька, – задумчиво произнес Шагал, – Хаим – честный художник и добрый человек. Ему довольно трудно живется. Картины покупают нечасто, работает он очень медленно. Искусство – это мучительный путь познания мира и самого себя. Ты ведь тоже художник, должен понимать». Шагал очень грустно улыбнулся: «Я тебе вот что еще скажу, – дай Сутину миллион, он все равно будет сидеть в своем вонючем сарае и писать тухлое мясо. Такой уж он неподкупный и непримиримый человек. За это я его и люблю. Вот какое дело».

По дороге они зашли в кафе. Шагал выпил чашку кофе, а Абараша просто посидел с ним, он ничего не хотел – у него не было аппетита. Наступил вечер, стало прохладно, зажглись фонари. Абраша застегнул лапсердак, его знобило.

Он шли быстрым шагом по вечернему городу среди нарядных парижан. Только на минуту они задержались на мосту через Сену. Собор Парижской Богоматери вырисовывался отчетливым черным силуэтом на фоне синего темнеющего неба. Абраша не сдержался и прицельно плюнул на баржу, проходящую внизу. «Ну что, шлемазл, нравится тебе Париж», – спросил Шагал. «Ничего особенного, город как город», – важно ответил Абраша, поправляя носки. Ботинки ему были явно малы.

Благотворительный вечер состоялся в помпезном здании, принадлежавшем Бакинскому нефтяному магнату. У дверей толпилась нарядная публика. Абраша увидел Пикассо. Тот тоже его заметил и приветливо помахал рукой. Марик протянул пригласительные билеты, и они стали подниматься по мраморной лестнице. Вдоль стены на ступеньках, как на параде, стояли казаки в черкесках. Они застыли, не шевелясь, в почетном карауле, сверкая серебряными кинжалами. Абраша с Мариком медленно двигались в потоке дорогих мехов, черных смокингов и орденов. Абраше даже стало немного не по себе. В своем перешитом лапсердаке и коротковатых штанах он чувствовал себя маленьким и ненужным в этой роскошной толпе.

Сверху доносилась музыка. На втором этаже в огромном зале было полно народа. Играл струнный оркестр. Музыканты в русских народных костюмах и казацких папахах как-то выпадали из общей картины золотого декора и помпезных росписей в стиле Буше. Публика стояла кучками по всему залу. Официанты все как на подбор, в белых папахах и черкесках, носили по залу большие подносы с закусками и вином. «А погрому не будет?» – пошутил Абраша. «Не знаю, не знаю, – улыбнулся Шагал, – ты, главное, не стесняйся, возьми бутербродик, шампанское. Расслабься, никто тебя не съест».

«Да я не стесняюсь», – сказал Абраша и взял у проходящего официанта два маленьких бутерброда.

В зале было очень много знаменитостей. Пока Абраша жевал бутерброды, Марик вполголоса перечислил ему, кого он знал в лицо. Там был наследный принц Монако, художники: Фернан Леже, Андрэ Деран, Михаил Ларионов в непомерно большом галстуке-бабочке, Ван Данген в белой, как у монаха рясе, русский писатель Бунин с женой.

Абрам увидел и своих знакомых: Клеопатру Белоликову, Панкрата в его неизменной бурке, только голову на этот раз украшала турецкая феска.