Ничего кроме правды

После войны в Германии помыкались, потом подсобрали денег и в Америку подались. Вначале батрачили, а потом часть осела в Лейквуде, в казацкой станице. Рова фарм называется. Семен купил хозяйство, обзавелся пасекой, экономный был, да и золотишко у него было припрятано. Дела неплохо пошли, женился на казачке, на вид здоровая, работящая была, а умерла при родах вместе с ребенком. Десять лет Семен прожил бобылем, трудно было одному, большое хозяйство.

И было ему уже под 60, как познакомился он с заезжей артисткой. Галина Волгина, известная певица, казацкие песни пела, на баяне играла красиво. Я ее в молодости знал, красивая, крупная женщина, на Зыкину похожа немного, колоратурное сопрано. Не везло ей в Америке, на сцену не брали, в основном, на вечеринках пела, больше за еду. Трудный был у нее кусок хлеба. Сошлась она с Семеном. Свадьбу сыграли в самой станице. На площади у реки накрыли столы, нагнали самогона. Много выпили. «За кого выходишь, Галя», – кричали казаки.

«За Семена Ивановича», – отвечает. «Не так говоришь, Галина, – атаман поправил. – За станичника выходишь, не забывай никогда».

Очень весело прошла у них свадьба. Галя пела старые казацкие песни, на аккордеоне играла, казаки подпевали на голоса. Семен сидел помолодевший, счастливый, очень гордился.

Наступили будни. Галина справно работала на пасеке, за домашней птицей смотрела. Семен уже стал подумывать, не пора ли кабанчика завести. Весь дом сиял чистотой и достатком.

Бизнес очень пошел вверх, много приезжало закупщиков из Нью-Йорка. Галя очень хорошо умела торговаться, даже цены на мед немного подняла.

По вечерам на аккордеоне играла, песни пела. Семен не мог нарадоваться: красивая, статная, работящая, что еще казаку надо.

А уж как он ее баловал: брошку золотую подарил, и гребешок черепаховый. Все для нее; еще с лагеря хранил. Расцвела Галина, разрумянилась. Я тогда к Семену за медом приезжал, с трудом ее узнал. До того на Брайтоне встречал один раз, уставшая была женщина, а теперь отъелась, посвежела, болтала без умолку. Одним словом–жили они, как голубки, любо-дорого посмотреть.

Только в какой-то момент замечает Семен, что казаки как-то неприветливо его встречают: смотрят странно, шушукаются, когда в церковь идет. Не подходят больше прежние дружки. Степка Есаулов, вообще руку не подал, сволочь эдакая, а Семен его много раз выручал и в лагере еще, и потом, деньги одалживал. Семену совсем непонятно было такое свинское поведение. «Завидует, гад, путы плетет», – думал Семен.

А жили они с Галей по-прежнему хорошо. Она вечерами все песни пела. Но Семену уже как-то не по себе стало. Что-то было не так, но он не мог понять, в чем дело.

И вот однажды Галя в город уехала, а Семен стал в шкафу бумаги разбирать и случайно натолкнулся на пакет. Небольшой такой, перевязан голубой ленточкой. А на пакете надпись: Гомель, 1939 год, а в нем карточки Галины, еще довоенные.

Она еще молодая, папа, мама, бабушка, вся семья какая-то семитская. А на одной фотографии молодой еврей лопоухий в очках и надпись: «На долгую память Гале Ривкиной от Цалика Вольфсона», и стишки пошлые: «Люби меня, как я тебя...»

Не знал казак, что Галина – жена его любимая – была еврейка. Волгина–ее сценический псевдоним, а настоящая фамилия – Ривкина, наша землячка из Гомеля. Я их семью еще по Гомелю знал, отец коммуняка, глупый человек, от еврейства нашего в стороне держались.

Долго сидел Семен, машинально перебирал карточки как во сне, не мог поверить своим глазам. Понял он, почему казаки на него так странно смотрели.

Ох, как стыдно стало Семену. «Как же я теперь пройду по станице, как казакам посмею в глаза смотреть. Ах, ты же, горе какое!»

Как будто пружина сломалась у него внутри, опустились плечи, за минуту постарел на двадцать лет. Он замкнулся, ушел на чердак, и с этого дня никого больше к себе не подпускал. Галя догадалась, в чем дело, когда карточки на кровати увидела, но она не знала, что сказать Семену, как оправдаться.

А Семен сидел на чердаке, на стуле и тупо думал. Он вдруг понял, что и раньше у него были подозрения. Она очень странно карпа варила, все кости мягкими были, а потом галушки тоже какие-то не такие. Галина, между прочим, их лепила из мацы, покупала в кошерном отделе. Семену они нравились, за раз дюжину съедал. Но странные, неправильные галушки, – это Семен только сейчас понял.

Одним словом, сидел он на чердаке, небритый, нечесаный, у дверей положил саблю, это знак такой у казаков, мол, не переступай, а то зарублю.

В стенку уставился, начал худеть, впал в прострацию.

Галя чувствовала себя в чем-то виноватой, принесет наверх еду, постоит, помолчит, не знает, что сказать. Борщ, рыба фаршированная, каша с мясом – все в гарбич на второй день выносила.

Семен, может быть, и убил бы ее, но не мог, любил очень, да и хлопцы все равно бы не простили. Сутками сидел на стуле, начал сохнуть.

Я так думаю, Борис, у него началось раздвоение личности.

Так и помер казак Семен Батыра от полного непонимания ситуации, сидя на стуле, как на коне.