Ничего личного

— Но факты требуют тщательной проверки. Особенно тот, с расстрелом мирных жителей.

— По совету своего психолога Дик Уинн вел дневник. Я сделала фотокопию.

Оригинал остался у Рэйчел, но она готова была отдать его. Женщина была не в силах читать повторяющееся на многих страницах описание того рокового для ее мальчика дня, когда на пыльной улице Марджи (23) рядом с группой британских солдат подорвал себя шахид, чокнутый четырнадцатилетний пацан.

Дик не понял, кто начал стрелять первым, он только видел, как рядом с ним палит в пыльное облако его «номер второй», и чувствовал, как трясется собственное тело и в беззвучном крике открывается рот. А когда все стихло, разглядел сквозь оседающую пыль лежащие на земле голубые тряпичные тюки — тела женщин и девочек-подростков. И вот, две недели назад Дик Уинн решил, что ему больше нельзя жить.

— Какой ему поставили диагноз?

Гловер больше не пил, только вертел в пальцах свой стакан, словно его не интересовало ничего, кроме медленно стекающей по стеклу маслянистой жидкости.

— Посттравматическое стрессовое расстройство.

Синдром, когда-то именовавшийся «вьетнамским», теперь стали называть «афганским». Индеец с сожалением покачал головой:

— Записи психически больного человека легко опровергнуть в суде.

— Я так же разговаривала в бывшим сержантом 26-го полка. Он знает об этом случае. Он сказал, что случайных жертв среди мирных было намного больше, чем сумели раскопать журналисты. Армейские отчеты, естественно, не публикуются.

Гловер уважительно поднял брови:

— Как вы успели так быстро найти свидетеля, мисс Эванс?

— Я знаю его практически с детства. Это одноклассник моего брата, Эдриан Броуди.

— Мир тесен, — пробормотал он.

— Да.

— Он уволился из армии?

— Да. Как говорят, ушел на гражданку.

Кэти не хотела добавлять, что полученная Эдди в армии специальность связиста теперь ему никогда не пригодится. Причиной тому был маленький кусочек железа, застрявший у него в позвоночнике и на всю оставшуюся жизнь усадивший парня в инвалидную коляску.

Зато о брате она могла говорить свободно.

Но только до тех пор, пока Гловер не задал очередной вопрос:

— Значит, ваш брат взял фамилию отца?

Вот уже второй он раз упоминал Люка Харди. Кэти откинулась на спинку дивана и молча уставилась в пространство. Говорить об отце она не собиралась ни с Индейцем ни с кем другим. Впрочем, он и не ждал ответа.

— Мы пытались выяснить, кто его подставил, — голос Гловера звучал тихо, — но не обнаружили никаких зацепок. Только длинный список тех, кто мог иметь на него зуб.

Девушка пожала плечами. Это она уже слышала много раз и от тех, кто когда-то считался друзьями отца, и от тех, кто прятался за этими словами, пытаясь скрыть неловкость. Босс, по ее мнению, относился ко вторым.

Дальше пили в тишине. Кэти уже не замечала, что вновь и вновь наполняется только ее стакан. Она прислушивалась. Снаружи, за стенами дома на мягких лапах бродила тоска. Она заглядывала в щель между занавесок, в замочную скважину, скребла когтями порог. Нельзя, нельзя впускать ее в дом. Нельзя открывать дверь, только не сегодня.

Когда в бутылке осталось не больше трети, Гловер поднялся с дивана. Девушка сидела все так же неподвижно в, видимо, привычной ей позе — подтянув колени к груди и положив на них подбородок.

— Мне пора. Спокойной ночи, мисс Эванс.

Она подняла на него прозрачные глаза:

— Останьтесь. Я не могу сегодня быть одна.

* * *

— Мать-твою-перемать, — в щель между подоконником и поднятой рамой проник бодрый утренний голос.

Джейкоб Булл приветствовал новый день. Кэти поморщилась и, не открывая глаз, попыталась оценить свое состояние. В горле словно кошки насрали. Это терпимо. Жутко хочется пить. Это исправимо. Мышцы болят, словно она всю ночь таскала мешки. А вот это плохо.

Стараясь не взбалтывать изнуренный организм, она осторожно повернула голову. Постель была пуста. На полу тоже ничего не обнаружилось, что не могло не радовать. Девушка еще не успела забыть, как бесила ее привычка Стива разбрасывать использованные презервативы.

О ночном присутствии Индейца напоминала только смятая подушка. Она пахла по-новому: чем-то древесным с оттенком дыма.

Жажда требовала спуститься вниз на кухню. Если повезет, подумала Кэти, там не будет никого. Уже на лестнице она поняла, что надеялась зря. С кухни тянуло запахом разогретого масла и горячего хлеба, а на спинке дивана вальяжно раскинулся темно-синий льняной пиджак. Зато со столика исчезла бутылка и грязные стаканы.

Поборов трусливое желание сбежать в ванную и напиться воды из-под крана, девушка вошла в кухню. Зрелище Индейца в фартуке могло растопить любое сердце, но только не ее. Разве что размочить в…

Перед ней возник стакан апельсинового сока. Кэти осушила его в два глотка, но благодарности не почувствовала.

— Как ты?

Она осторожно кашлянула. Голос не пропал, просто любой звук отдавался в висках легкой болью.

— Будет лучше, если вы перестанете раскачивать пол, мистер Гловер.

Усмехнувшись, он снова повернулся к плите:

— Забыл тебе вчера сказать, что много пить вредно.