Ничего личного

Судя по цвету лица Бориса, уже приближающегося к королевскому пурпурному, возразить ему было нечего. И это в очередной раз заставило Александра испытать тайную гордость за Кэти. Действительно, ничего личного, просто перечень законопроектов, которые поддерживал Мелвилл на протяжении всей своей карьеры, начиная с участии в иракской войне до предложения о повышении пенсионного возраста до 67-ми лет и поддержки сланцевиков, собирающихся добывать газ в Северном Йоркшире методом фрекинга.

Гловер первым прочитал эту статью с экрана ноутбука Кэти, и должен был признать, что ничем не прикрытые голые факты выглядят не просто зловеще — шокирующе.

— Ты его размазала по стене. Просто и красиво.

— Ничего себе «просто»! — Возмутилась Кэти в ответ. — Две недели работы в архивах. Надышалась пылью по самые ноздри. Думаешь, все это можно было раскопать в интернете?

Нельзя, он знал. Вернее, догадывался, что девушка часто пользуется материалами, собранными еще ее отцом — пухлыми бумажными папками, набитыми газетными вырезками, фотографиями и даже кассетами для магнитофона. Кто-то завещает своим детям в наследство недвижимость и банковские счета. Кэти от Люка Харди достался настоящий пороховой погреб и неуемное стремление докопаться до истины. И заботой Александра стало не допустить, чтобы из-за случайной искры ей оторвало руки-ноги.

Пары минут молчания хватило Мелвиллу, чтобы отдышаться:

— Чего ты добиваешься, Гловер? Ты же всегда соблюдал правила игры, помнишь? Ты подаешь шарик мне, я тебе. Ты-мне, я-тебе. Что изменилось? — По-носорожьи толстая шкура не мешала Борису иметь на удивление тонкий нюх. — Решил изменить правила?

— Наоборот, решил в кои-то веки сыграть честно. Пинг-понг на сковородках мне поднадоел, знаешь ли. — Так как брови вверх поползли не только у Бориса, но и у Тобиаса, пришлось пояснить: — Слышали о парне по прозвищу Амарилло Слим? — Не встретив в глазах собеседников понимания, глотнул из стакана воды и продолжил: — Живя в Вегасе, этот человек прославился заключением разного рода пари. Например, однажды он вызвал на поединок чемпиона мира по настольному теннису. Но по своей привычке оставил за собой право выбора, чем играть. И выбрал сковородки. Месяц потренировался и обставил мирового чемпиона. А потом сказал журналистам: «Мне нравится брать чемпиона и делать из него лоха». Вот этим мы с тобой, Борис, занимались много лет. Только с целым народом.

— И у нас это отлично получалось, приятель. — Огромные кулаки Мелвилла лежали по обе стороны тарелки с остывающей говядиной по-веллингтонски. — И тебя все устраивало.

— Я был глуп. Слишком увлекся этими играми и, проснувшись однажды утром, понял, что сам не заметил, как меня же и обокрали.

Обокрали, вот именно. Кто бы знал, каково это, жить и не догадываться, что много лет назад у тебя украли твое главное сокровище — сына. Гловер чувствовал, как непроизвольно твердеют мышцы лица, сводит от бессильной злобы челюсти, а рот наполняется горькой слюной. Жаль, что Борис этого не заметил, иначе не сказал бы:

— Разве я не честно расплачивался с тобой? — И подмигнул, на мгновение став похож на осеннюю вялую жабу, — и не только деньгами.

Уже не в первый раз Гловер давил в себе нестерпимое желание засветить Борису в глаз. Пришлось даже опустить руки под столешницу и крепко ухватить левой рукой запястье правой.

— Я же говорил, что был глуп. — И, не сдержавшись, брезгливо скривился. — Оно того не стоило.

Мелвилл резко выпрямился, словно получив порцию виски в лицо. Клейтон, напротив, наклонился вперед, в изумлении изучая неведомый доселе феномен: Бориса Мелвилла оскорбленного. Следующий жест поразил Тобиаса еще сильнее: схватив со стола вилку, Мелвилл на секунду завис, пристально глядя в лицо Гловера, затем со всего маху воткнул ее в говядину и, с грохотом оттолкнув стул, быстро прошел к выходу.

Тобиас Клейтон проводил его задумчивым взглядом:

— Не знаю, как насчет сковородок, — спокойно произнес он, — но, судя по приемам, которыми пользуется наш Бориска в своей предвыборной компании, он давно уже перешел к фехтованию на швабрах.

Гловер не ответил. Улыбаясь одними уголками рта, он пристально смотрел в широкую удаляющуюся спину, обтянутую серой тканью пиджака.

Уже выйдя на улицу, Борис Мелвилл наконец позволил себе оттянуть узел душившего его галстука. Легче не стало. Сняв галстук совсем, он медленно шел к припаркованной за углом машине и сам не замечал, как наматывает шелковую бордовую ленту на кулак.

«Оно того не стоило». Женщина, которую он когда-то так сильно хотел и так мучительно добивался, которую научился ненавидеть, когда узнал, что она давно уже спит с другим и не собирается разрывать эти отношения ради сохранения их брака… Эта женщина, даже не оценившая, чего ему стоило принять нынешний порядок вещей… так и не узнавшая, что он пережил, пока не получил на руки результаты теста на отцовства Питера… его Питера.

Зато для Гловера она не значила ничего, была всего лишь дешевой подстилкой, и теперь этот наглый говнюк сказал это ему, Борису, прямо в лицо.