В истории о том, как конгрессмен на «Харлей-Дэвидсоне» попытался отправить в отставку пережившего покушение федерального судью, было достаточно смачных подробностей, чтобы каждый захотел отхватить себе кусочек.
Все утро я в ужасе наблюдал за тем, как цитаты из речи Джейкобса и реплики Берда со скоростью сплетни разносились по Интернету и кабельным каналам. Друзья по колледжу, юрфаку, знакомые по Сенату – многих из них я не видел уже много лет – присылали мне сообщения и электронные письма, либо выражая моральную поддержку, либо спрашивая, что отвечать на вопросы журналистов. Дважды звонил сенатор Франклин.
Все звонки я перенаправлял на голосовую почту. Даже от Элисон. От Элисон в первую очередь.
Но избегать ее без конца все же было нельзя, поэтому после пятой или шестой попытки с ее стороны я наконец снял трубку и сказал:
– Привет.
– Господи, ну почему ты не отвечал? – пронзительным голосом произнесла она.
– Потому что был занят, – ответил я, может быть чуть резче, чем следовало.
– Я так понимаю, ты видел это… это…
– Пресс-конференцию?
– Да. Если ее, конечно, так можно назвать. Неужели этот козел действительно может так делать? Просто взять и обвинить тебя в… в…
– В коррупции? Видимо, может. Если подумать, я ведь и правда необъективен, просто причина не та, что он думает.
– Но неужели он действительно… я хочу сказать… он может добиться твоей отставки?
– Слушай, ты позаботься о Сэме, а с работой я сам разберусь.
В трубке послышался далекий звонок стационарного телефона.
– Наверняка очередной репортер, – сказала жена, – они звонят каждую минуту. Я думала, нашего номера нет в справочнике.
– Журналисты узнают координаты по своим каналам.
– И даже адрес? Они что, скоро явятся к нам домой?
– Не думаю. Дальше нашего абонентского почтового ящика им не продвинуться.
После Инцидента и назначения меня судьей я, с помощью приятеля из Департамента национальной безопасности, принял меры, чтобы наш адрес не появился в базах общего доступа, и теперь молился, чтобы это сработало. Я не знал, что подумают похитители, когда увидят у нас на подъездной дорожке вереницу фургонов новостных телеканалов.
– А что мне делать, если кто-нибудь из них все-таки появится? – спросила она.
– Скажи, что они посягнули на частную собственность, и пошли их куда подальше.
– А ты… ты не можешь сейчас приехать домой? Рядом с тобой я бы чувствовала себя лучше.
– Я сейчас не могу отсюда выйти, – сказал я, бросив взгляд в окно, – к тому же есть опасность, что кто-нибудь из журналистов проследит за мной и выяснит, где мы живем. Может, тебе лучше поехать к маме? Или к Карен? Собери сумку. Переночуй у них. Может, даже останься на несколько ночей.
Это оградило бы жену и Сэма от репортеров. И дало бы мне возможность с ней не разговаривать. К тому же она не сможет сбегать на свидания к Полу Дрессеру, правда? Я представить себе не мог, чтобы Джина или Карен знали и поддерживали ее в этом.
– Ну да, думаю, мы… Привет, сынок… – сказала Элисон потеплевшим вдруг голосом. – Я как раз разговариваю с папой.
Очевидно, в комнату вошел Сэм. Я слышал, как он что-то говорит, но слов разобрать не мог. Услышал только ответ Элисон:
– Нет, малыш, у мамы все хорошо.
Он опять произнес что-то неразборчивое.
– Ах ты, мой славный, хороший мальчик. Давай ты спустись и посмотри еще одну программу. Как только мы с папой закончим разговаривать, я сделаю тебе корн-дог.
Элисон подождала, вероятно, пока Сэм не вышел, и прошептала:
– Он сказал, что я грустная, и спросил, все ли у меня в порядке.
– Наш мальчик любит свою маму, – сказал я и буквально оцепенел от этой мысли. Кто бы ни был причиной этого ужаса и как бы плохо ему самому ни было, Сэм все равно старался поддерживать свою мать.
– Скотт, – тихо продолжала Элисон, – я здесь просто схожу с ума. А если кому-нибудь из журналистов станет известно о… о том, почему ты вынес такой приговор?
– Не станет. Если это кому-то и известно, то только похитителям, но я не думаю, что они станут устраивать пресс-конференции.
– А если кто-нибудь пойдет в школу и выяснит, что мы больше не водим туда детей? Или если одну из моих сестер прижмут к стене с микрофоном в руках и она решит тебя защитить?
– О господи. Вели им молчать. Они в обязательном порядке должны…
– Да знаю я, знаю. Я хочу сказать… что угодно может пойти не так. Просто… все выходит из-под контроля.
– Послушай, я понимаю, что моя роль – успокаивать тебя и утешать, но ничего хорошего я сейчас сказать не могу. Ты совершенно права. Ситуация вышла из-под контроля. Причем давно. Мы ничего не…
Я уже хотел было сказать «Мы ничего не можем сделать», но меня вдруг осенила мысль: может, она паникует, потому что ситуация вышла из-под ее контроля? Может, она начала бояться разоблачения только теперь, потому что они с Полом Дрессером чего-то не предусмотрели? Я воспользовался другим местоимением, чтобы закончить фразу:
– Я ничего не могу сделать.