Ничего неизменного

Он чувствовал страх Лэа, отголоски страха, почти неощутимые за глубокой печалью. Но бояться она могла только одного: Мартина-демона. Того, что считала демоном, не зная, что Мартин никогда и не становился человеком. Он все-таки рассказал о бое в Адмиралтействе? Почему? Четыре дня прошло. Надо было или рассказывать сразу или уж молчать до конца.

— Что смотришь? — Лэа, сунув большие пальцы за шлевки шорт стояла посреди кукольной гостиной. — Я хочу их забрать. Они без меня пропадут. Они все помоечные. Никому не нужны. Заноза, ты так и будешь молчать? Даже не спросишь ничего? Или тебе Мартин все рассказал уже?

— Ты сирота? — спросил Заноза. — Из приюта? С приемными семьями совсем не сложилось?

Нет, это был не тот вопрос, которого ожидала Лэа, но это было единственным, что его сейчас интересовало. Про Мартина она сама сказала, о чем тут еще спрашивать?

Лэа всегда тратила деньги на благотворительность, и всегда это была благотворительность в пользу сирот. Детские дома; отделения для подкидышей в больницах; фонды, оплачивающие сиротам высшее образование. Да хоть тот спектакль в Замковом квартале, средства от которого достались потерявшим мать девчонкам Сцибовым.

— Из приютов забирают только уроды, — отрезала Лэа. — Маленьких, может, и нормальные, но больших всегда уроды. И маленьких тоже. Маленьким еще хуже, они не могут убежать.

Она собрала игрушки в охапку, и сунула в рюкзак, прямо так, кучей. Рада была бы положить по одной, аккуратно, но злилась, и поэтому сама хотела вести себя, как урод.

— Мартин тоже, — буркнула она, застегивая клапан. — Он сам аж два раза приемный, вообще не знает, кто его родители. Сначала его какие-то люди растили, потом господин Эрте забрал.

— Тоже сирота? — уточнил Заноза. Вроде бы очевидно было, что Лэа имеет в виду именно это, но… слишком очевидно.

— Тоже урод. Нормальные не подбирают взрослых, я же тебе говорю. А я уже взрослая была, когда мы встретились.

— Мартин ничего мне не рассказал.

— Он и мне ничего не рассказал. Все, о чем мы договаривались, важно только для меня. Конечно, — Лэа пнула рюкзак, — это же я умру, если что. Он прожил две тысячи лет, сколько у него за это время было… всех? Женщин, мужчин, животных, какой-нибудь хрени, которую мы даже представить не можем. И скольких он убил? Да он даже не слышал меня, когда я просила оставаться человеком. Ему наплевать! Он убьет меня и забудет через неделю…

— Погоди, — Занозе нужно было время, хоть несколько секунд, чтобы разобраться в сути предъявляемых Мартину обвинений, — плохо то, что он дрался в боевой форме, или то, что он не рассказал тебе об этом?

— Он мне наврал!

— Да я убил бы его, если б этого не сделал Голем. Мартин хороший боец, но, Лэа, не будь у него чешуи, я б его на куски порвал. Я и так почти это сделал. А Голем нарезал бы на стейки. Он умер бы там. Ты боишься, что он убьет тебя, злишься, что он пришел и ничего не рассказал о том бое, но ты представь, что он вообще не пришел. Ни он, ни я, потому что Голем и меня бы прикончил. Лэа, тебе хоть на секунду закралась бы мысль, что Мартин погиб? Или ты решила бы, что он сбежал с Тарвуда с рыжей красоткой, капитаном хаосшипа?

— С тобой, а не с красоткой, хрена ли ему до красоток, он же смотрит не глазами.

— Ты могла до конца жизни злиться на то, что Мартин тебя предал, даже не зная, что он погиб из-за того, что сдержал слово. Неужели это было бы лучше, чем знать, что он любит тебя и так боится потерять, что… не верит тебе? Вы, придурки, оба не верите друг другу. Договор был таким: Мартин становится кафархом, ты от него уходишь. При таких раскладах, Лэа, он что угодно наврет, лишь бы ты не уходила. И, кстати, о красотках, — пора было заканчивать этот дурацкий разговор, уходить в Алаатир, и выкурить, наконец, сигарету. А лучше две. — Мартин четко мне объяснил, что если ты захочешь, чтоб я ушел с Тарвуда, мне придется уйти.

— Почему вы, вообще, об этом говорили?

— Почему он говорит мне о том, как любит тебя? Откуда я знаю? Может, потому что ты не хочешь об этом слышать?

— Слова, Заноза, это просто слова. Ты в них веришь потому, что еще маленький, — Лэа неожиданно улыбнулась и погладила его по щеке. — Ты очень клевый, правда. Но маленький. А я знаю, и Мартин знает, что в словах есть сила, только если не использовать их слишком часто. Поэтому мы не говорим о любви. Чем больше говоришь о ней, тем меньше остается смысла.  

Заноза вспомнил слова… разные… те, которые джентльмен может знать, но не должен произносить, даже если рядом нет ни одной дамы. В них, определенно, была сила. Не сравнить с хорошим транквилизатором, но за слабенькое успокаивающее сойдет. И эти слова от повторения силу точно не теряли.

— Пойдем в Алаатир, — он набрал для портала координаты своего офиса, — а то и здесь, чую, рассветет скоро.