Ничего неизменного

А быть врагом? Или зверем-людоедом?

Заноза достал из пачки еще две сигареты, и отдал одну Мартину.

— Наверняка, есть женщины, которые не любят быть красивыми и желанными, не любят слышать о своей красоте, не любят, когда за ними ухаживают. Но я видел только таких, которые не любят, когда им врут. Конечно, если женщина думает, будто она некрасива, она может считать враньем любой комплимент. Но только не Лэа. Она-то очень хорошо отличает ложь от правды. Она умная и внимательная, и хитрая, и красивая, и очень искренняя… иногда чересчур. Мартин, я тебя достаточно потыкал в больное место?

— Достаточно, чтобы мне захотелось ткнуть тебя сигаретой.

— А для того, чтобы ты пошел и сказал Лэа, что любишь ее?

— Штезаль, — Мартин понял, как близок к тому, чтобы треснуть Занозу в ухо. — Да ничего это не даст, станет только хуже.

— Хуже, чем сейчас?

— Слова ничего не значат.

Лэа так говорила. Она не всегда была права, но бывают ситуации, когда слова ничего не значат, и эта как раз такая.

— Ничего не значат? — недоумение в голосе Занозы было таким, как будто Мартин заговорил на карианском, — ты скажешь о любви, скажешь, что любишь. Как сказать о любви без слов? И что может быть важнее? Слушай, — из взгляда пропали остатки веселья, теперь упырь смотрел пристально и серьезно, — если ты до сих пор этого не знаешь, то как ты жил две тысячи лет? Ничего нет важнее любви. Без нее ничего не имеет смысла, но она придает смысл всему. Мартин, любовь для тебя важнее тебя самого, ради нее ты отказался от собственной природы. И ты будешь говорить, что она ничего не значит? Как Лэа узнает о том, что ты любишь ее, как она узнает, насколько сильно ты любишь, если ты не скажешь?

— А если скажу? — Мартин отвел взгляд. Заноза смотрел слишком уж требовательно, и… слишком глубоко лез в душу. — Что изменится?

— Лэа вернется.

С его убежденностью и убеждением проповеди бы читать. Самые закоренелые скептики не устояли бы. Лэа вернется? Только потому, что поймет, что Мартин ее любит?

— Я же не перестану быть опасным.

— Ты и не переставал. Все три года. Какая разница? Есть более важная вещь, чем безопасность. Более важная, чем вообще что угодно.

— Да-да, я понял. Любовь. А это ничего, что в вопросах любви ты… как бы помягче… теоретик?

— Я-то? — Заноза сунул сигарету в пепельницу. — Теоретик. Но дайны использую на практике. Любовь все меняет. Всегда. Потому что пока ее нет, нет опоры, и душа висит в пустоте. А когда появляется опора, — он пожал плечами и буднично закончил, — любой у кого она есть, может перевернуть мир.

Слишком буднично.

— Ты можешь? — поинтересовался Мартин.

— Все время это делаю.

Умел он быть убедительным. Даже без дайнов. Что-нибудь да срабатывало. Для каждого что-то свое. Для Мартина решающим стало заявление о перевернутом мире. Оно могло бы показаться пафосным, настолько, насколько Заноза и пафос, вообще, совместимы, но только не на перилах построенной упырем плотины, не рядом с мельницей и цехом лесопилки. Взгляд цеплялся за подготовленные к отгрузке стройматериалы, мысль ползла дальше — к строительству домов, расселению Блошиного Тупика, реформе стражи, убийству магов… Заноза переворачивал Тарвуд. Без магии, без доступа к Ядру, без денег — кроме тех, что зарабатывал за счет мельницы.

Тарвуд можно считать миром?

Если и нельзя, то мир Мартина он точно перевернул. Когда сказал, что кафарх не опасен. Когда доказал, что кафарх не опасен.

И перевернул мир Лэа. И неизвестно, что будет дальше, но миры уже перевернуты, отменить это нельзя, значит, насчет этой своей способности Заноза не ошибся.

Значит, и насчет любви мог оказаться прав. Насчет того, сколько в ней силы, и того, что она важнее всего на свете.

Мартин пытался вспомнить, верил ли он когда-нибудь в любовь так же, как Заноза. Когда-нибудь, когда ему было семнадцать? Или хотя бы пятнадцать. Ведь должно же быть время, когда безоговорочно веришь в романтику.

Он не помнил. Если и было такое, то Эрте позаботился о том, чтоб вера не выдержала столкновения с реальностью. Может, ратун Занозы тоже пытался показать своему най реальный мир? А Заноза его взял и убил. Доказал, что любовь реальнее…

Нет, он не теоретик. Он вампир. Вспомнить девчонок в «Нандо» или Медвежатника с Верной, не захочешь, а поверишь, что любовь сильнее всего. Только у Занозы она вечно или в крови по колено, или вообще убивает.

Глава 23

Кто вам сказал — любовь исключает страх?

Это бывает одно и то же.

Екатерина Михайлова

Заноза пропадал где-то целыми ночами, появляясь в «Крепости» только вечером и под утро, и почти все время пребывал в глубокой задумчивости. Сегодня явился домой уже после заката. От него снова пахло свежим деревом и он выглядел голодным, как после недоброй памяти возвращения из Мексики. С тех пор, как затеял строить на этом своем Тарвуде дома для нелегалов, он насквозь пропах древесиной и за сутки тратил больше крови, чем в прежние времена за неделю.