Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания

ПУШКИН. Рад за искусство, но не пойму, чем она все же стала плоха? И просил я не бог весть сколько – двадцать пять тысяч. Едва ли четвертую часть, чего она стоит.

РЕЙХМАН. Этого я не могу сказать.

ПУШКИН. Карл Петрович, нынче появились люди богатые, иным может быть лестно обладать таким монументом. Как ваше мнение?

РЕЙХМАН. Очень возможно, но эти люди не слишком охотно расстаются с деньгами.

ПУШКИН. Не знаете ли вы кого? Не озарит ли вас какая светлая мысль?

РЕЙХМАН. Я подумаю, Александр Сергеевич, но обещать ничего не стану. Доброе имя мое…

ПУШКИН. Единственное наше достояние. Все так. Однако я оставляю за собой привилегию надеяться.

РЕЙХМАН (глядя на куклу). Nettes Puppchen.

ПУШКИН. Вам она нравится? Я держу эту обезьяну по причине большого сходства. Не правда ли, она напоминает хозяина?

РЕЙХМАН (смущен). Aber… Шутки поэтов требуют особого слуха.

СОБОЛЕВСКИЙ. О да!

ПУШКИН. Я люблю этого зверька. Он оберегает меня – сознаюсь, безуспешно – от гордыни.

РЕЙХМАН. Прощайте, Александр Сергеевич. В июне я напишу подробно обо всем, что увидел и решил. (Соболевскому.) Очень счастлив свести знакомство.

СОБОЛЕВСКИЙ. Ваш слуга.

ПУШКИН. Прощайте, любезнейший Карл Петрович!

РЕЙХМАН (в дверях). Aufwiedersehen.

ПУШКИН. Удивительный человек. И Шиллер – его брат по крови. И Занд с кинжалом. Fleissige Leute…

СОБОЛЕВСКИЙ. Ну, херес твой! Теперь хоть озолоти – капли более не выпью. Еще ты немцу его предлагал. Бог тебе судья, Александр.

ПУШКИН (задумчиво). А надежда на него махонькая… Впрочем, кто знает.

СОБОЛЕВСКИЙ. Откажется – нечего и гадать. В твоих делах, любезный друг, черт ногу сломит, не то что немец. Да и когда ж тебе было заниматься своими делами? Тебя всего служба потребовала.

ПУШКИН. Опять за свое! Можно подумать, я в службу пошел ради чинов.

СОБОЛЕВСКИЙ. Это хоть можно было б понять. Брал бы чины или уж взятки, в этом был бы какой-то смысл. Так нет же, понадобилось стать историографом. И добро бы хоть им. Ты ведь чрез историю вздумал образовать державный ум.

ПУШКИН. Помилуй, не так уж я прост.

СОБОЛЕВСКИЙ. Оставь. Это уж младенцу известно: великие умники – и есть первые простяки. А все Державин – подал вам злосчастную мысль – истину царям говорить. С улыбкой.

ПУШКИН (смеясь). Святые-то мощи не тронь.

СОБОЛЕВСКИЙ. Бог с тобой, Александр! Одряхлеешь – поймешь. Дар поэтический – выше истории, со всем ее непотребством вместе. Ты с нами обедаешь?

ПУШКИН. Должно быть.

СОБОЛЕВСКИЙ. По крайности, твой херес запью.

Появляется Никита с письмом в руках.

Эвон, Меркурий уж спешит. (Уходит.)

ПУШКИН. Вот ведь пакость, два раза голову вымыл, а все ноет.

НИКИТА. Хозяин приходил. Говорит – нельзя ворочаться так поздно.

ПУШКИН. Вот от хозяина, видно, и ноет.

НИКИТА. Так легли-то когда? Ни с чем не сообразно.

ПУШКИН. Помолчи, братец. Так лучше будет.

НИКИТА (передает конверт). От Жуковского Василия Андреевича.

ПУШКИН. Положи. К обеду меня не жди, я нынче дома не обедаю. (Подписывает конверт.)

НИКИТА. Уж будто бы у француза лучше, нелегкая его возьми.

ПУШКИН. Никита Тимофеевич, хоть ты-то мне голову не морочь.

Никита идет к двери.

Постой. (Передает ему конверт.) Это велишь отправить барыне, а это снести в дом австрийского посла. Знаешь куда?

НИКИТА. Известно куда. К Дарье Федоровне.

ПУШКИН. Гляди, не спутай.

Никита уходит.

(Разворачивает конверт, читает.) Непостижимо! (Хватает листок, пишет.) Непостижимо! Где ж ты?

Никита возвращается.

Как нужен, так тебя нет. (Дает ему записку.) Снеси немедля князю Петру Андреичу Вяземскому. Пусть сей же час едет к Жуковскому. Я буду там. Сей же час! Ты понял?

НИКИТА. Да уж понял. Вернетесь-то засветло?

ПУШКИН. Дьявол! Тебе-то не все равно?

НИКИТА. Мне-то что? Хозяин бранится. Двери велит запирать.

ПУШКИН. К черту, к черту, вместе с хозяином! Оставьте меня наконец в покое!

2

10 мая 1834 года

У Жуковского в Шепелевском дворце. Жуковский и Вяземский.

ВЯЗЕМСКИЙ. Я получил записку от Пушкина. Просит срочно пожаловать к тебе, божится, что дело чрезвычайное. Гадал я весь путь, вроде бы нынче не суббота и твой Олимп от нашей шатьи избавлен… Где ж он сам?

ЖУКОВСКИЙ. Не знаю, я писал ему, чтобы тотчас был у меня.

ВЯЗЕМСКИЙ. Это на него похоже, всех переполошил, а самого нет.

ЖУКОВСКИЙ. Ты не понял. Я ему писал. Дело и впрямь чрезвычайно серьезно. Пушкина письмо попало к царю.

ВЯЗЕМСКИЙ. На какой предмет он ему писал?

ЖУКОВСКИЙ. Экой ты непонятливый. Не писал он ему вовсе. Письмо-то жене.

ВЯЗЕМСКИЙ (с усмешкой). Как же письмо к Наталье Николаевне попало к Его Величеству?

ЖУКОВСКИЙ. Да уж попало. Не о том речь, как попало, а о том, чтоб Пушкину не попало. Государь прочел и в сильном расстройстве.

ВЯЗЕМСКИЙ. Ему бы не читать чужих писем – глядишь, и здоровье сберег.