Ничего святого

Дни становились короче, а вечера – всё холоднее. Тусоваться на улице целый день было уже не так весело, поэтому мы начали согреваться в домах. Проведя час-полтора на свежем воздухе, мы шли в какой-нибудь подъезд, звонили по домофону в первую попавшуюся квартиру и, представляясь почтальоном, проникали внутрь, где отогревались на лестничных клетках.

Ответственные жильцы периодически прогоняли нас, поскольку принимали за бомжей или просто пьяниц, на деле же мы представляли собой смесь того и другого, приправленную страстью к музыке.

Так получалось, что у кого-нибудь из нашей компании находилась гитара, но и в тех редких случаях, когда её не оказывалось, мы пели акапелло – не всегда тихо… говоря откровенно, тихо петь выходило у нас крайне редко… проще говоря, никогда.

Чтобы не пугать народ, мы обычно забивались на лестничный пролёт между верхними этажами, сидели там у работающей батареи, пели песни, пили нектар и наслаждались обществом друг друга.

Нам всегда было что обсудить, и между нами никогда не довлела пауза неловкого томительного молчания. Немного пьяные, заряженные разнообразием четырёх аккордов, мы посвящали часы беседам о современном устройстве общества, его недостатках и идеальной форме государства.

– Государство не нужно в принципе, – заявил как-то Колян, когда мы, сидели на лестничной клетке обшарпанной сталинки на Октябрьской.

– Почему? – спросил его я.

– Потому что это институт, искусственно созданный для угнетения людей, – вступил в разговор Димка. – Суть государства заключается в том, чтобы ограничить твою индивидуальность, заставить тебя жить в соответствии с общепринятыми стереотипами и в итоге стать полноправным членом общества.

– Это лучше, чем быть бесправным членом общества, – улыбнулся я.

– Да посмотри кругом, Бармалей, – вразумил меня Шрек. – О каких правах ты говоришь? У тебя есть право пойти в школу, чтобы тебя научили быть таким, как все, и дали тебе те же знания, что и всем. Потом, если ты мужчина, у тебя есть право пойти в армию. Если школы не хватило, чтобы стать таким, тебе помогут сделать это в армии. Там ты будешь вставать и ложиться, ходить в душ, есть, одеваться, всё делать и даже говорить теми же словами, что и все остальные. И попробуй от этого права отказаться. Это, по-твоему, не угнетение людей?

– Но ты можешь в армию не идти, – заметил я.

– Да, всегда можно откосить или поступить в институт, заплатить взятку и откупиться, – согласился Шрек. – Только таким образом ты обходишь систему. Ты в курсе, что в нашей стране за уклонение от военной службы статья? – я покачал головой. – Так вот, на тебя могут дело открыть, если ты косишь от армии. Значит, получается, если ты не хочешь быть как все, то становишься в уязвимую позицию.

Мне нечего было ответить. Я никогда не задумывался об этом, однако нашёл эти мысли здравыми. Для полного их осмысления мне требовалось провести как минимум день в размышлениях, однако разговор продолжался. Я был согласен со Шреком, но всё же решил продолжить полемику, – не чтобы поспорить с ним, но так я мог лучше понять его аргументы.

– Но в армию ведь идут не только потому, что это обязанность, – произнёс я. – Некоторые люди хотят служить своей стране, своему народу.

– Человек – существо свободное, – вступил в разговор Колян, который до этого молча пил портвейн. – Служить кому-то для него противоестественно. Воинский долг проявляется в том, чтобы защищать власти от недовольных граждан, или в том, чтобы строить генеральские дачи. Где здесь благая цель?

– Ну хорошо, – не стал настаивать я. – Служить кому-то, действительно, неразумно. Но ведь власть и Родина – не одно и то же. Многие идут в армию именно затем, чтобы защищать Родину.

– От кого? – спросил Димка.

– От внешних захватчиков. Разве не благое дело – защищать свою Отчизну? – удивился я.

– Защищать отчизну? А мы что, с кем-то воюем? Кто-то пытается захватить наши границы? – спросил Димка. – Россия не воевала со времён Второй мировой войны, – Димка взял у Коляна бутылку, отхлебнул глоток и, предупреждая мой вопрос, сказал: – Афганистан и Чечня – это не защита отчизны.

– Но если отказаться от армии и никто не будет стоять на страже границ, то в скором времени и защищать будет нечего, – заметил я.

– Почему нечего? – спросила Луис. – Разве эти леса вырубят? Разве людей сморят в газовых камерах, а города сравняют с землёй?

– Нет, – покачал головой я. – Но без должного сопротивления нас просто-напросто аннексируют.

– Ну и что? – Луис тоже сделала глоток портвейна и передала мне бутылку.

– Как что? – поперхнулся я. – Как вы не понимаете: нашу страну захватят! Нашу Родину поставят раком! Нас самих…

– …Закуют в цепи и отправят разрабатывать шахты? – усмехнулся Колян.

– Неужели, вы правда не понимаете? – недоумевал я.

– Бармалей, скажи, ты где живёшь? – внезапно спросила Луис.

– В Тушино.

– Ну хорошо. Если, допустим, завтра придут американцы и скажут: «Ребята, теперь ваша страна – это территория Америки», ты где будешь жить?

– Не знаю.

– Переедешь, что ли? – спросила она.