Ничего святого

В двадцатых числах декабря вернулся Илюха.

Его возвращение было для меня подобно зажжению Вифлеемской звезды, и я чувствовал себя уж если не апостолом, то Мельхиором, или, на худой конец, Валтасаром.

В субботу, за неделю до зимних каникул, было так холодно, что я грешным делом подумывал пропустить поинт, как иной праведник помышляет о том, чтобы не сходить в церковь в непогожее воскресенье. Однако накануне мама обмолвилась, что они с Игорем хотят провести выходные дома, – это означало, что мне лучше всего свалить, – желательно, к дяде Грише.

Увы, дядя Гриша уехал в горы кататься на сноуборде. Тем не менее, когда я позвонил ему, он согласился подтвердить, что проводит выходные вместе со мной, если мама спросит об этом.

Носить зимой рваные штаны я не решался: сквозь дырки выглядывали подштанники, а я был в том возрасте, когда этот предмет одежды считается постыдным и недопустимым в гардеробе уважающего себя мужчины.

Тем не менее, дабы не морозить жопу, я всё-таки надел кальсоны, на них – утеплённые джины (я уже успел к тому моменту украсить их парой нашивок и налепить английских булавок), под балахон с заключённой в круг буквой А я надел свитер, а сверху – «аляску» с нашивкой Punks not dead, закрывавшей дырку. Осенние «гриндарсы» я носил с шерстяными носками, – ботинки немного жали, зато ногам было не так уж и холодно. Несмотря на все стереотипы, в такую погоду я не мог отказаться от шапки: однажды вечером с помощью иглы и красной нитки я превратил обыкновенную «пидорку» в андеграундный головной убор, где было кривыми буквами вышито «No gods, no masters». Примерно так выглядел прикид панка, которому, словно маленькой ёлочке, холодно зимой.

Встретив на поинте Илюху в обществе Ленор и Димки, я не мог не отметить, с каким одобрением на меня посмотрел мой друг.

«Всё-таки не зря я потратил вечер, вышивая эту надпись на шапке», – подумал я.

Илюха был очень увлечён разговором с ребятами, – он рассказывал, как съездил в Питер, где побывал и какие приключения случились с ним в этом сказочном городе. Пока он говорил, я думал, что мне тоже непременно нужно будет съездить в Питер. Конечно же, не сейчас, но как-нибудь потом. Может быть, следующим летом или через год, но это точно нужно будет сделать.

– Слушайте, что-то холодно и народу никого нет, – сказал Илюха. – Давайте затусим у меня.

Его предложение было с радостью принято.

Илюха снимал двухкомнатную квартиру в одном из переулков возле Большой Никитской. Квартира, скажу прямо, не знала ремонта со времён товарища Брежнева – тех времён, когда у Леонида Ильича было только три звезды. И тем не менее это была квартира Илюхи – его собственная квартира.

Конечно, квартира была не его, но зато он мог пойти в душ и стоять под ним, сколько вздумается, мог проводить время в любой комнате, мог когда угодно пойти на кухню и приготовить любые блюда по своему усмотрению, мог как угодно расставлять мебель и даже мог приглашать людей в гости. Здесь не было родителей, не было правил, не было сдерживающих факторов. Здесь он мог быть кем угодно и делать что угодно.

И этот факт не мог не произвести на меня должного впечатления.

За исключением Насти, которую я не видел с того самого вечера, когда потерпел сокрушительное фиаско перед самим собой, все остальные ребята с поинта жили с родителями. Панк-рок был их протестом против тех норм, которые им навязывались. И большинство этих норм было связано с тем, что подросткам, которые начали осознавать свою индивидуальность и исключительность, приходилось мириться со взглядами на этот мир других людей, – и от этих людей зависела жизнь моих товарищей. Человек не может быть хозяином своей жизни до тех пор, пока он не хозяин у себя дома. И если, став взрослым, он продолжает идти на поводу пускай даже у самых близких людей, то тем самым он ставит себя в зависимое положение и незаметно для себя теряет свою индивидуальность, которая естественным путём размывается в нормах окружающей действительности.

Илья был свободен от всех этих частностей, и потому я ещё более чем когда-либо восхитился им.

Мы принесли с собой пару бутылок портвейна, кока-колу, батон хлеба и докторскую колбасу. Разлив портвейн по стаканам, Илюха предложил нам немного перекусить. Оказалось, что у него есть пачка пельменей, которая под наши одобрительные возгласы была пущена в производство.

После обеда, когда по стаканам была разлита третья бутылка портвейна, извлечённая из закромов Родины, разговор плавно перетёк к рассуждениям о государственном устройстве. По большому счёту, это был типичный кухонный разговор – одна из излюбленных забав советского народа. Я неспроста называю наш народ советским, ведь несмотря на изменение флага, герба, идеологии и даже слов гимна (на мелодию, очевидно, уже не хватило усердия), менталитет народа по-прежнему остаётся советским.