Мист дернула носом, но ничего не сказала, следуя за ним в торжественном обходе главной комнаты башни.
— А ты у них…этих не находил никакого журнала экспедиции, чего-то такого?
— Не. Только верительные грамоты у Хруста от его конторы, ну, я их прибрал. Пригодятся, — без стеснения поведал Торрен.
— Значит, журнал и прочее по экспедиции должно быть здесь.
— Да уж наверняка. Вон, он даже спал тут — а я-то гадал, чего там всего две постели? Нехорошее думал, — парень показал на разложенные в углу одеяла.
— Ясно. А вот и причина проблемы — Мист показала на метку перехода, по которой змеились во все стороны трещины.
— О-па, — Торрен озадаченно посмотрел на стену тоже. — А это можно починить?
— Можно сделать заново, если получится, я тебе рассказывала, — Мист почесала нос. — Если в этом будет смысл.
— А почему не будет? — не понял Торрен.
— Если об этом месте знают в Дженн Лайенн, и сюда будут каждые полгода набегать исследователи, мы устанем их выкидывать отсюда.
— Заполним ущелье трупами! — кровожадно пошутил Торрен, сделав зверское лицо.
Мист нервно вздрогнула.
— Даже если оставить в стороне вопрос морали, это муторно, — резюмировала она.
— Ну. можно и иначе этот вопрос решить, если что. Они же не будут пытаться исследовать, например, вполне обитаемую башню с хозяином? Поселим тут кого-нибудь…
— Кого? — фыркнула Мист.
— Болотную ведьму с ее дитем, — тут же нашелся Торрен.
Девушка закатила глаза в артистичном выражении отчаяния, подошла к столу и стала перебирать бумаги. Значительная часть их была исписана мучительно знакомым почерком Мейли, а сверху лежали не прошитые листы в кожаной обложке, вероятно, принадлежавшие незадачливым исследователям. И действительно, на первой странице красовалась хвастливая запись “Дневник поисковой экспедиции К.Р.Н.Жуста, проф., маг. ист.” и размашистая подпись. Девушка осторожно опустилась в вытертое, видавшее виды древнее кресло и занялась изучением этого документа. К счастью, Жуст имел только теории о наличии в прошлом эльфийских поселений на этой территории, в незапамятные времена, до предполагаемого изменения климата. В силу бредовости его идей, профессора никто не слушал (и Жуст через строчку ругал коллег недальновидными идиотами за это), и от своей коллегии он получил поддержку только в виде верительных грамот, а поиски организовал за свой счет. Мист пролистнула многостраничные кропотливые описания странствий, закончившихся неудачами, ознакомилась с емкими ругательными характеристиками спутников ученого, нашла запись о попытке перейти перевал, когда они сбились с пути в пургу и вместо полого склона обнаружили утес с возвышающейся на нем башней.
Дальше Жуст исписал целую страницу строками знакомого и Мист стихотворения “он смотрел ввечеру на вершину Таласси”, и закончил истерическими восторгами о том, что был всегда прав, и эльфы жили на этом перевале. Тотальное несоответствие архитектуры башни эльфийским вкусам вполне искупалось очевидно эльфийским происхождением артефактов внутри, поэтому никаких сомнений у профессора не осталось: надо изучать башню, и тут, поблизости, обязательно найдется и поселение, потому что алхимик или маг, обитавший тут, не смог бы выжить в одиночку.
— Бедолага, — пробормотала Мист. — Где ж ему знать про переходы.
— Так что там? — Торрен сунул нос через ее плечо. — Ждать гостей?
— Нет. Его всерьез не воспринимали, — Мист потерла глаза. — Хотя он, по хорошему, был прав в базовой гипотезе. Эльфы на Таласси были. Один эльф! И намного позже, чем тут были люди.
— Так он эльфов искал?
— Ну, да. Древних. Он предполагал, что когда то тут был намного более мягкий климат, который предпочитал этот народ, — Мист вздохнула. — Ну, что, надо попробовать переделать переход?
— Было бы неплохо. Нам нужна эта лаборатория, даром, что ли, мы за нее…кровь проливали?
— Не свою.
— Так в том и вся соль, — хмыкнул Торрен. — Ладно, ты давай кумекай про переход, а я пойду, трофеи втащу, и дверь там изнутри запру.
— Давай, — согласилась Мист.
Однако, некоторое время после ухода приятеля она продолжала сидеть в кресле неподвижно, размышляя о глупой смерти Жуста и его людей, и остро переживая невозможность ничего изменить.