Ничейная земля

— Нет, нет, тёть Валь, с Мишкой всё нормально… То есть, почти нормально, если не считать того, что он напился и валяется сейчас у озера.

— Господи… Он же раньше никогда так не пил!

Вышел Мишкин отец. Он не ахал и не охал, выслушал меня молча и, не теряя времени, отправился со мной на озеро. По дороге он не задавал лишних вопросов, за что я был ему благодарен.

Но на том месте, где я оставил Мишку, мы нашли только Мишкину одежду, а самого его нигде не было видно. Я растерялся, а Мишкин отец всматривался в тёмную озёрную гладь. Сперва я не понял, почему: мысль о том, что Мишка решил искупаться в холодной осенней воде, показалась мне абсурдной, и в первый момент я не понял, почему Мишкин отец, повернувшись лицом к воде, закричал куда-то в темноту:

— Михаил! Вылезай, пошли домой!

Из темноты, со стороны озера, донёсся дурашливый возглас и плеск воды.

— Михаил! — звал Мишкин отец. — Мишка! Как это понимать? А ну, вылезай! Дома мать волнуется!

Из темноты послышалось:

— Водичка — прелесть! Све-еженькая!

— Я т-те дам "свеженькую"! — прикрикнул Мишкин отец сердито. — Вылезай, или…

— Или что-о? — отозвался Мишкин пьяно-проказливый голос.

— Или я сейчас сам тебя вытащу! — рассердился Павел Фёдорович.

До нас донеслось нечленораздельное:

— У-у-у… ха-ха-ха!

Вышла луна и засеребрилась на воде яркой дорожкой; круглый чёрный мячик Мишкиной головы колыхался на воде как раз в её пределах. Я недоуменно смотрел, как Мишкин отец начал скидывать одежду, приговаривая:

— Ты у меня сейчас дождёшься… Ох, и дождёшься!

Он вошёл в воду. А через пять минут на песок свалился Мишка — в мокрых трусах, задыхаясь от хохота. Его отец, отдуваясь, подошёл к своей одежде, выдернул из брюк ремень и, не говоря больше ни слова, начал потчевать им Мишку по мокрому заду.

— Батя! — взвыл Мишка при первом ударе.

— Получи, паршивец… Мать не жалеешь!

Ремень снова свистнул в воздухе и хлестнул Мишку.

— А-а, батя, ты что! — орал Мишка.

— Вот он тебе сейчас батя! — Мишкин отец потряс перед его лицом ремнём.

Так он "воспитывал" Мишку, пока не запыхался. Потом он оделся, вдел ремень и застегнул пряжку, а Мишка лежал на песке, и я видел в лунном свете, как его лопатки ходили ходуном. Он издавал какие-то странные звуки, похожие не то на рыдания, не то на смех.

— Вставай, одевайся, — проворчал Павел Фёдорович. — Чего ты там?

Мишка смеялся. От звука его смеха мне стало не по себе. Это был не обычный смех, а какие-то судорожные сотрясения всего тела с высокими, лающими выкриками и вздохами.

— Михаил, прекращай, — сказал ему отец. — Одевайся и пошли домой. По-моему, тут нет ничего смешного.

Я первым догадался, что с ним что-то неладное. Склонившись над ним, я тронул его за голое плечо.

— Миш…

Реакция Мишки была жуткой. Он вцепился в меня, прямо-таки повис на мне, словно я был единственной твердыней посреди зыбких миражей его сознания. Мне пришлось даже присесть на корточки.

— Спаси меня, Серый, — забормотал Мишка в каком-то исступлении. — Спаси меня, пожалуйста…

Мишкин отец тоже склонился к нему.

— Мишка, давай, прекращай это… Пошли.

Но Мишкины руки словно окаменели, сомкнутые кольцом вокруг моей шеи. Он повторял, блестя дикими, широко раскрытыми глазами:

— Спаси меня… спаси, Серый…

Мне ничего не оставалось, как только взять всё в свои руки. Я сказал:

— Всё, Мишка, успокойся. Я с тобой. Давай-ка оденемся.

Я подавал ему его одежду и помогал натянуть её, ни на секунду не отпуская его от себя. Его отцу я сказал:

— Дядя Паша, вам лучше его сейчас не трогать… Видите, он совершенно неадекватен.

Тот вздохнул и покачал головой:

— Это ж надо было до такого допиться… Проклятая водка.

Я сказал:

— Боюсь, здесь дело не только в водке.

С горем пополам одев Мишку, я помог ему встать. На ногах он держался хотя и неважно, но всё-таки держался, и я, обхватив его за талию, повёл прочь от озера. Павел Фёдорович хотел помочь мне вести его, но Мишка шарахнулся от отца, как от какого-то чудовища, и опять забормотал:

— Спаси меня, Серый… спаси меня!..

Я сказал ему твёрдо и успокаивающе:

— Всё нормально, Мишка. Никто тебе не причинит зла.

Всю дорогу он цеплялся за меня, как за спасательный круг, и не отпустил даже дома. Он отшатнулся от рук матери, которая с порога бросилась к нему:

— Мишенька…

Мишка, вцепившись в меня, крикнул:

— Не трогайте меня, вы, проклятые зомби!.. — И опять забормотал жалобно: — Серый, спаси меня от них…

Он не отпустил меня. Как я ни пытался ему втолковать, что мне нужно домой, что я устал и хочу есть, что у меня ещё дела, он умолял меня остаться, вцепившись в меня. Ещё никогда я не видел его в таком плачевном состоянии, и всё это произвело на меня тяжёлое впечатление. Мне было и неприятно, и жаль его, а пуще того жаль его растерянных родителей. Мишкина мама — это худенькое существо с глазами-блюдцами — чуть не плакала, а отец хотя и старался внешне выглядеть сдержанно, но всё же не мог скрыть дрожи в руках, наливая мне чай. Мишкина мама вздохнула:

— Делать нечего… Оставайся ночевать, Серёжа.