Ничейная земля

Это случилось в конце сентября. На школьном дворе жгли листья и мусор, и в субботнике участвовал и класс Антона. В это время у меня был урок в одиннадцатом классе, а субботник проходил как раз под окнами моего кабинета. Пару раз я, бросая взгляд в окно, видел Антона, который носился по двору с граблями. Я ещё подумал, что ни к чему хорошему это не приведёт, и слегка беспокоился. Как выяснилось, мои опасения сбылись: под конец урока я услышал под окнами какой-то переполох и звуки битвы. Выглянув, я увидел, как Антон колошматит деревянной ручкой грабель своего одноклассника — Пашу Лазарева. Паша, лёжа на земле, подставлял под удары черенок метлы, а вокруг собрались все ребята и с азартом наблюдали за ходом поединка. Никто даже не пытался разнять дерущихся. Учителя биологии, который проводил этот субботник, нигде не было видно.

Забыв дать одиннадцатому классу домашнее задание, я бросился во двор. Я совершенно забыл и о своей больной спине, и о последствиях, которыми была чревата моя пробежка: я спешил предотвратить беду, которая могла произойти в любую секунду. Стук бьющихся друг о друга деревянных палок отдавался у меня в голове гулким эхом, и я, не помня себя, выскочил на крыльцо. Чуть не упав, я сбежал вниз по ступенькам и забежал за угол, на задний двор, где происходил поединок.

— Антон! — закричал я на бегу. — Климов!

Потом я долго корил себя за то, что окликнул его. Антон обернулся, чем и воспользовался его противник: конец черенка метлы увесисто стукнул его по брови, и Антон, прижимая ладонь к глазу, отшатнулся. Не чувствуя ног под собой, в следующую секунду я уже перехватил рукой метлу, а потом оказался на земле: мои ноги свела судорога.

— Сергей Владимирович!

С минуту я лежал на земле, вытянувшись, а ребята столпились надо мной. Видя их встревоженные и испуганные лица, я прокряхтел:

— Ничего, ребятки, всё нормально… Сейчас я встану.

Поднимался я мучительно и долго. Первое, что я сказал, выпрямившись, было:

— Климов! Лазарев! Вы что за побоище здесь устроили?

Паша Лазарев, который внешне казался невредимым, показал на Антона пальцем и заявил:

— Климов первый начал!

Я посмотрел на Антона: тот угрюмо молчал, над бровью у него образовалось розоватое вздутие. Свидетельские показания ребят были не в его пользу; все в один голос утверждали, что первым бой начал Антон, причём, как им показалось, без видимой причины. Подоспевший учитель биологии принялся расспрашивать, что здесь произошло, потом накинулся на Антона. Я вмешался:

— Александр Петрович, позвольте спросить: а куда отлучились вы?

Он на секунду умолк, глядя на меня неприязненно, а потом сказал, подчёркивая каждое слово:

— Это моё личное дело, молодой человек.

Это было в пятницу, а в субботу Антон, как обычно, пришёл ко мне в кабинет — на занятие по английскому. Я сказал:

— Мы не будем заниматься, пока ты не объяснишь мне, почему ты набросился на Лазарева.

Антон поднял на меня угрюмый взгляд.

— Он сказал про вас плохое.

— Что именно?

— Не скажу.

Я заглянул ему в глаза и повторил:

— Что именно он сказал?

Антон помолчал, потом проговорил:

— Не скажу. Это были плохие слова, Сергей Владимирович.

— И ты набросился на него из-за этого?

Он кивнул. Я не знал, что сказать. С одной стороны получалось, что он сражался за мою честь и даже получил "рану" — кстати, по моей же вине; с другой — одной из моих воспитательных задач было отучить его хулиганить и драться. Но что делать, если мой подопечный дрался из самых благородных побуждений? Я вздохнул.

— Антоша, как ты думаешь, здесь можно было обойтись словами?

Он посмотрел на меня, и его губы дрогнули в улыбке.

— Я не умею словами. Вы умеете, здорово умеете, а я — нет.

— Всему можно научиться, — сказал я. — В том числе и этому. Хорошо, что ты только метлой по лбу схлопотал, а ведь могло получиться хуже. Могло случиться несчастье, понимаешь?

Он опустил глаза, засопел.

— Он мог ударить сильнее, ты тоже мог ударить сильнее, — продолжал я. — И тогда всё это имело бы гораздо более серьёзные последствия.

В общем, я впал в ту же самую ошибку, которую до меня допускали все: прочитал ему обыкновенную нотацию. Он выслушал молча, мрачно и терпеливо.

— Всё это я уже слышал, — сказал он, когда у меня иссякли слова.

Закрыв глаза, я с минуту не шевелился и не говорил ни слова. Я молчал от горькой досады на себя, внезапно подступившей к сердцу и сдавившей горло, а Антон, видимо, истолковал это по-своему. Он встал и подошёл ко мне.

— Сергей Владимирович, Лазарев теперь сто раз подумает, прежде чем что-то сказать. И биолог вам тоже нахамил… Я ему ещё устрою на следующем уроке!..

Я поднял лицо.

— Вот только этого не надо. Александр Петрович не сказал ничего такого. Он и сам всему этому не обрадовался, так что его можно понять.

Он вдруг открыто, искренне улыбнулся, и я увидел щербинку у него в зубах — видимо, след минувших битв.