Ничто человеческое...

Известный писатель Робер Мерль (с которым я тоже беседовал шесть лет назад) помог мне понять одну не явную, но весьма существенную сторону реформы Аби. Речь шла не вообще об ударе по «духу энциклопедизма», а о вещи более определенной: об ударе но философии. «Древо философии» на ниве образования рубилось под корень. Философия, объясняли мне мои собеседники, полностью уйдет из дисциплин нефилософских, в основном естественнонаучных, и будет резко сокращена как самостоятельная дисциплина (за исключением факультетов и отделений, готовящих собственно философов). Философия будет съеживаться, начиная с лицея (соответственно наши старшие классы) и даже со школы второй ступени (ориентировочно наши пятые — седьмые), ибо, хотя и называется реформа университетской, она охватывает образование «от гребенок до ног».

Студенты, которые раньше сетовали на старомодный «дух энциклопедизма», теперь возмущались тем, что их хотят лишить «статуса интеллектуалов».

Парламент одобрил реформу. При ее обсуждении депутаты-коммунисты критиковали Рене Аби за то, что его нововведение враждебно истинной культуре; с трибуны парламента они говорили о том, что все университетские реформы ставят себе целью не сохранение духовного богатства нации, а сохранение социальной элиты.

Отмечу самую существенную, на мой взгляд, особенность законопроекта Савари, имеющую известное отношение к реформе Аби.

Искусственный отбор, который явно существует, несмотря на отсутствие конкурсных экзаменов при поступлении в университеты, и дает больше шансов детям из состоятельных семей, потому что немалую роль играет «досье» абитуриентов (то есть его анкетные данные), Савари хочет заменить естественным отбором, вводя экзамены между первым циклом обучения и вторым, то есть барьер отодвигается на два года, с тем чтобы торжествовали не «досье», а работоспособность и талант. Формально, юридически доступ в университеты открыт всем, кто окончил лицей. Но ряд маленьких и немаленьких хитростей делают это иногда неосуществимым.

Для основательного углубления в законопроект Савари понадобилась бы капитальная работа. При обсуждении его в Национальном собрании из Парижа уже подано было 1500 поправок. Консерваторы, которые настаивали на утверждении реформы Аби, теперь яростно наступают на демократические нововведения, вовлекая в это молодежь, умело играя на ее темпераменте и самолюбии.

Выделенная мною тенденция законопроекта Савари — курс на лучших — кажется мне наиболее существенной, потому что при торжестве таланта и трудолюбия, а не «досье» стихийно, как бы сам по себе будет возрождаться «дух энциклопедизма». Или, точнее и скромнее, что-то от «духа энциклопедизма».

…Каждое утро по пути из отеля «Расин» к Сорбонне я замедлял шаг у магазина марионеток, иногда останавливался.

Я думал о философе в лечебнице для душевнобольных, думал о Венсенском лесе, думал о том, что в массе социальных парадоксов второй половины XX века попытки усовершенствовать систему образования в Западном обществе занимают особое место.

В Сорбонне я беседовал со студентами и с их наставниками — интеллектуалами старшего поколения. Они чувствуют себя «последними из могикан». После удара по «духу энциклопедизма», нанесенного реформой Аби, рассуждают они, поставлено под удар и сохранение духовного богатства в новых поколениях — нарушено то равновесие в духовной жизни нации, которое может иметь в будущем непредвиденные последствия. В мощном индустриальном и «постиндустриальном» обществе, убеждали меня собеседники, к «элите» относятся как к социальной экзотике, забывая, что это тот «сосуд», в котором сохраняется и настаивается истинная культура. Кажется, что он имеет чисто музейную ценность. И лишь на дистанции долгих десятилетий может стать очевидным, что утрата этой «социальной экзотики» повлекла за собой ряд невосполнимых и совершенно неожиданных утрат во всех областях жизни, в том числе и экономической, казалось бы, далекой от судеб «энциклопедизма». Обеднение духовной жизни воздействует на экономику не непосредственно, а опосредованно, через падение моральных ценностей. Первой утрачивается ценность наиболее родственная уму: интеллектуальная честность, а потом и все остальные виды честности.

В беседах с ними сама собой рождалась историческая масштабность. Та самая западно-буржуазная экономика, которая на заре существования вызвала к жизни — через рост культуры городов — все богатство человеческой индивидуальности, теперь может себя утверждать лишь на могильной плите, под которой это богатство покоится. Личность, родившаяся в Европе в эпоху Возрождения, понимал я все полнее, переживает уникальный момент: быть или не быть.