Ничто не порвет узы родственных душ (СИ)

На самом деле Минерва боялась множества разных вещей: грозы, темноты, маленьких замкнутых пространств, отца — и это далеко не конец списка. Никто не догадывался об этом, это было тайной. Однако, к сожалению девушки, как бы она ни хотела, она никогда не смогла бы сохранить ее. Роуг знал обо всем — знал настоящую Минерву. Поэтому она так остерегалась его — Чени мог рассказать правду, и даже если никто ему не поверит, это оставит свой след, и правда со временем раскроется.

Сам же парень не спешил разбалтывать. Ему было абсолютно все равно, главное, чтобы она его не трогала. Хотя он бы соврал, если бы сказал, что не любил иногда смотреть на ее маску и задумываться: «А когда же она треснет? Что должно произойти для этого?»

Роуг не был суеверен, но в Судьбу все ж таки верил, и та, кажется, услышал его: лифт резко с грохотом остановился, выключился свет. Все потеряли равновесие, начали падать и кричать от неожиданности и испуга. Вечный пофигист Роуг среагировал так же, как и остальные, и все же в панике и какофонии звуков четко выделился женский крик.

Роуга все считали странным: закрытый, мрачный, любит одиночество и своеобразную музыку, тяжело найти такого же любителя. Многие сторонились его, он тоже не стремился искать себе друзей, ему хватало Стинга и Фроша. Однако, чтобы о нем ни говорили, он не собирался меняться, подстраиваться под других. Роуг не станет натягивать на себя маски — Роуг умеет принимать себя таким, какой он есть, и не изменит себе.

Ему нравилось находиться тут. Все окружала тьма, но она не пугала. Тьма окутывала со всех сторон, как вода, ласково и успокаивающе, и он не заметил, как оказался на самом дне, куда никогда не проникнет свет. Чени не был против, ему даже нравилось — он чувствовал умиротворение, настолько долгожданное, что это пустое пространство, где нет практически ничего, он мог бы назвать раем.

Только ничто не идеально, и всегда существует «но».

Он тут не один, никогда не был и не будет, пока жизнь одного из них не завершится. Маленькая девочка сидела вдалеке и плакала, шмыгая носом. Она хотела уйти отсюда, потому что ей страшно, — здесь собрались ее кошмары. Девочка была закована тут вместе с ним на всю жизнь.

В отличие от него, она не прекращала противиться, не позволяла расслабиться и насладиться пребыванием здесь, медленно увядая. Не принимала себя. И тьма сильным потоком толкала ее вниз, попадая в легкие и давя на грудь, не давая возможности сделать спасательный глоток.

Возможно, если бы Роуг заговорил с ней, сблизился и помог, ее страдания здесь бы облегчились. Но он ничего не делал, он предпочитал одиночество и не встревал. Зачем усложнять жизнь, когда все и так не слишком просто? Тем более эта девчонка не так-то и мешала, лишь иногда раздражала своими вечными всхлипами. Роуг всегда был мальчиком терпеливым, а за семнадцать лет невольно привык к этому и научился не замечать.

Однако Роуг не бесчувственный — и изредка ему становилось ее жалко. И сейчас, когда плач стал громче и девочка почти кричала, внутри него зашевелился червячок совести. Он жрал его изнутри, а любимая тьма начала сковывать, причиняя дискомфорт. Парень скривился и отвернулся, чтобы продолжить спокойно игнорировать, как и прежде, но девочке было так страшно — она выла в пустоту и просила о помощи.

Все это время он был глух к ее просьбам — это не его проблемы, пускай сама с ними разбирается. «Мне наплевать», убеждал себя Роуг, но встал и пошел к маленькой напуганной девочке с изумрудными глазами.

Благодаря подсветке на полу лифта Роуг мог видеть источник крика — дрожащую, сжавшуюся фигурку в углу. Он впервые видел настоящую Минерву здесь, в реальном мире.

Все суетились, громко кричали и смотрели вокруг, пытаясь осознать, что произошло и как отсюда выбраться. Испуганные и шокированные, все забыли про королеву школы. Никто не видел, как по ее лицу катились слезы, портящие макияж, как часто она дышит, будто задыхается, и как до белых костяшек вцепилась в поручни, чтобы не упасть.

Никто, кроме Роуга, не видел, как она сейчас прекрасна. Он никогда бы не подумал, что собственными глазами увидит настоящую Минерву Орланд наяву, и даже представить не мог, что заплаканная и напуганная Минерва будет похожа на мифическую музу. Чем дольше Роуг наслаждался представшим перед глазами зрелищем, тем сильнее накатывало вдохновение, тем четче в голове звучали слова новой песни.

Никто не должен был это увидеть — с рождения это принадлежало исключительно ему.