Ниенна. Благословленная Смертью

— Нет, — покачала головой Ниенна. — Уж прости, ты только помешаешь. Мне придется магией пользоваться, делать невидимыми себя и тебя. Заклинание сложное, откат от него сильный, потом можно пластом половину суток лежать, да и удается не всегда с первой попытки. Еще пострадаешь в процессе.

— Ни за что бы не хотел быть колдуном, — и рыжий кузнец поморщился. — . Чего-нибудь прочитаешь не так, и задница с головой местами поменяются…

Он помолчал с минуту и вдруг спросил.

— А потом, если все сладится и самочувствие позволит, поедешь со мной на санях кататься?

— Чего бы не поехать? — легкомысленно согласилась Ниенна. — Но дело — первее всего.

— Понимаю, — кивнул Соколок. — Тогда… удачи тебе!

И склонился к ее лицу. Наверняка хотел поцеловать, но Ниенна увернулась, и лишь нос рыжего кузнеца скользнул по ее щеке.

— Сначала дело, — шутливо погрозила девушка пальцем и побежала по улочке вверх, в сторону храма.

Ишь, прыткий какой! Позавчера невесту мертвую оплакивал, а сегодня вон чего удумал. Ниенна фыркнула и решила не оглядываться, хотя чуяла, что Соколок смотрит ей вслед.

Но решительные действия кузнеца почему-то напугали ее. Хотя, казалось бы, мужик молодой с поцелуями к девице полез. Эка невидаль! В конце концов, пилюли Ниенна пьет, вдруг бы и обошлось все, и не проснулась бы темная сторона Особого дара, до дна выбирающая чужую витальность. И Соколок ей тоже приятен, чего уж греха таить. Симпатичный, стройный, а еще чувствительный, не колода дубовая. Однако, как только он сделал недвусмысленный первый шаг, некромансерке захотелось отскочить в сторону и желательно — провалиться сквозь землю. Неужто от смущения? Нет же, на вскрытиях Ниенна за первые же два года обучения успела увидеть десятка три мужиков. Голых, конечно, какими еще быть телам в академическом морге? Чему там смущаться? У людей спереди и сзади все одинаковое, в зависимости от пола, примелькалось уже. Бывают, конечно, мелкие нюансы, но общая картина всегда одна и та же, и уже привычна.

А тут на тебе — как невинная барышня на выданье. Еще бы глаза опустила и пролепетала что-нибудь, как маменька учила: «Ах, оставьте, сударь, до свадьбы нельзя…» Ниенна не выдержала и захрюкала в голос, представив ситуацию. Решено — разберется с Радмилой и поедет кататься на санях. Зря парня обидела. Может, и докатаются до чего-нибудь хорошего.

Дверь в доме Хенриков была заперта, зато в кузнице — приоткрыта. И на дорожке к ней, по свеженаметенному снегу, петляли следы женских валеночек. Повинуясь инстинкту охотника за упырями, Ниенна прямо на ходу набросила «теневую пелерину», позволявшую стать невидимкой на короткий срок, и бесшумно скользнула к распахнутому окну. Сразу к двери идти опасно, тень не спрячешь, и солнце непременно выдаст присутствие чужачки.

Внутри царил полумрак. Практически под окном находился стол с растянутой по поверхности кольчугой. Рядом в миске матово серебрились кольца для плетения, лежали моток проволоки, кусачки и перчатки, покрытые темными пятнами окалины.

Ингвар стоял у наковальни, сложив руки на груди. Выглядел обычно — русые волосы перехвачены кожаным ремешком, темные брови нахмурены, вид недовольный, как будто оторвали от важной работы. Рядом в кадушке со снегом остужались два широких мясницких топора без рукоятей. За спиной кузнеца подмигивали темно-красным угли в горниле печи, отражались в стенках металлического ящика с песком, служившим для присыпки раскаленной стали.

Гостья, неловко топтавшаяся посреди кузницы, была красива. Нежное капризное личико, пухлые губы, большие зеленые глаза, золотая коса, выбивавшаяся из-под шелкового платка. Под платком — узорчатый кокошник, совсем невысокий, зато густо украшенный жемчугом да кусочками перламутра. Она смотрела на Ингвара умоляющим взглядом, сложив ладони у ладной груди.

— Тоска меня иссушила, — говорила она с болью и жаром. — Вот здесь сидит, ворочается, дышать не дает. Плохо мне без тебя, Ингварушка…

Кузнец в ответ даже бровью не повел.

— Твой выбор, Радмила. Ты сама все решила прошлым летом, чего уж теперь.

— Да, кори меня, изругай всласть! — с надрывом вскрикнула женщина. — Сама, дурища, виновата, променяла сокола ясного на селезня неуклюжего! Отомстить хотела, слова твои мне больно сделали…

— И ты в ответ решила сделать больно сначала мне, а спустя год — и мужу, который вообще ни в чем не виноват, — и Ингвар устало вздохнул. — Не начинай эту песню про ясного сокола, ей конца и края нет. Странная любовь у тебя. Сокол, значит, нужен, а соколят прочь со двора? Так не бывает.

— Раскаялась я уже, — всплеснула руками Радмила. — День и ночь о тебе только думаю. Особливо по ночам, когда с постылым ложусь. Сил моих больше нет, грубый он да жестокий…

Все-таки у кузнеца дрогнула щека. И губы сами собой сложились в горькую насмешку.