Нигде посередине

Дмитрий Казьмин Нигде посередине

* * *

Вместо предисловия

Я не знаю, где сейчас Глаша, и жива ли она вообще; подозреваю, что уже нет. Как нет уже в живых и некоторых других дорогих мне людей, фигурирующих в этой повести. Что же до Глаши, то она просто бесследно пропала, исчезла из соцсетей, перестала брать трубку, и все попытки её найти закончились неудачей. Примерно за полгода до своего исчезновения она прислала эту фотографию Дашке смской, а та переслала мне, с вопросом «а кто эта женщина, которая мне пишет?» Фотография была сделана года за полтора до её, Дашкиного, рождения, и неудивительно, что имя «Глаша» ей ничего не говорит. Я же тот момент, когда был сделан этот снимок, помню очень хорошо. Дело было на новый, 1996-й год. Его мы отмечали в тесной компании единственных на весь городок трёх русских, детали опустим пока. Кажется, была ещё парочка толстых аборигенов. Ну то есть самых настоящих индейцев, или так они представились. Но те довольно быстро перепились и куда-то сгинули, а мы остались втроём допивать недопитое и танцевать. Пили «на всё что завалилось за подкладку», а курили прямо в квартире, до тех самых пор пока Дашка не родилась. Плясали, кажется, под «Агату Кристи», тогда это была самая заезженная кассета во всём небогатом ассортименте. С одной стороны была «Позорная звезда», с другой – «Декаданс». Магнитофон был куплен за доллар на какой-то барахолке. Мебель была только казённая, всё что было своего – умещалось в багажник машины. Машина была, правда, своя, но только наполовину: вторая половина принадлежала Катьке и Юче. По столу среди бокалов и окурков бродил Крыс.

Получив эту старую смазанную фотографию, я долго не мог от неё оторваться. Нет, конечно, у меня у самого хранится ворох фотографий из того периода, и гораздо лучше качеством, но ни на одной нельзя так явственно ощутить сам вкус того времени, искренность момента, отсутствие позы, а здесь пожалуйста: руку приложи, и соприкоснёшься. Это то, что уходит первое: вкус, ощущение, эмоциональный резонанс. То есть факты все помню: как кого звали, что пили, какой был год, номер квартиры, расположение комнат, линолеум, кран на кухне, дверную ручку на ощупь. Помню, сколько нам было лет, какие экзамены сдавали, что читали и из-за чего ссорились. А вкуса – не помню. То есть помню, что мы делали, но не помню, какими мы были, не могу посмотреть своими глазами – теми. Могу смотреть на себя со стороны, как на чужого человека: вот, был такой, звали так-то, родился, учился, женился, детей наплодил. Были, кажется, какие-то терзания и метания, но сейчас уже смешно вспомнить, из-за чего. Примерно так же я мог бы описывать жизнь своей прабабки, только что разве с меньшей детализацией. Если я когда-нибудь сяду писать автобиографическую повесть, то мне придётся домысливать диалоги, добавлять бытовых деталей, и аккуратно расставлять мизансцены, с тем чтобы оживить сюжет, оттеняя главное и замазывая ненужное, вылепливая по памяти нас самих и неизбежно приукрашивая.

Россия

Пионерлагерное

Где-то, кажется, после третьего класса, моей маме пришла на минуточку в голову мысль сделать из мальчика мужчину, и она сослала меня в пионерский лагерь. До того мы всегда проводили лето вместе. Сказать, что мне в лагере не понравилось, – это ничего не сказать. На озеро нас не пускали, в командные игры я не играл, девчонок зубной пастой ходил мазать только один раз, и никогда не забуду этого стыда, когда подоспевшие пионервожатые вытаскивали нас за уши из девчачьей палаты. К тому же меня пугали рассказы про красное пианино. Была, правда, и приятная сторона: наверное, потому что я был самым тихим и примерным мальчиком во всей этой кодле, меня назначили в члены совета дружины лагеря. Это означало аж целых три пластмассовых звёздочки на шевроне, то есть на одну больше, чем у председателя совета отряда. Это был первый и единственный пионерский пост, который мне в моей жизни поручили, и я был донельзя горд собой и своими звёздочками. Высокое доверие, однако, не примирило меня с лагерем, и в первый же выходной я вцепился в мамину юбку и умолял забрать меня отсюда, обещая сидеть дома тихо, ничего не поджигать и из окна не высовываться. Мама вытирала мои слёзы, но была неумолима.