Нигде посередине

Тогда я решил сбежать. Выбравшись из окна во время тихого часа, я стал красться к воротам. Ворота, естественно, охраняли, и тогда я решил махнуть через забор. Забор был высоким – метра два, и пока я на него лез, меня, натурально, застукали две девочки из старшего отряда, то есть года на три взрослее меня, и, стало быть, раза в два крупнее. Я дрался с ними как Лёня Голиков с фашистской ордой, но был тем не менее бит, скручен и доставлен куда надо, исцарапанный и в соплях. Мои врагини выглядели, надо сказать, не сильно лучше. Комсомольская дежурная посмотрела на нас с жалостью. «Ты чего ревёшь?», – спросила она, предварительно получив отчёт об обстоятельствах моего пленения. «К маме хочу…», – провыл я. «Ну что же так… а ещё член совета дружины…» И, чтобы сгладить это противоречие, тут же на месте разжаловала меня в рядовые пионеры.

Этой обиды я уже стерпеть не мог и на следующий день покрылся с головы до пяток обильной розовой сыпью. Меня быстро упекли в инфекционный бокс, а маме позвонили и сказали, чтобы она забирала своего золотушного сей же секунд. На следующий день мама примчалась на зелёном ушастом запорожце с ручным управлением. Вёл машину замечательный человек, альпинист и герой моего детства – Адик Белопухов, перед которым мне до сих пор стыдно за то, что я учинил в его машине по дороге в Москву.

Вместо послесловия добавлю, что через полгода мне пришло письмо от девочки, ни лица, ни имени которой я вспомнить не смог. В нём она вспоминала, как весело было мазаться зубной пастой, и сетовала, что меня не было на танцульках в последний день смены. Мне оставалось только порадоваться тому, что я не знал, что планировались ещё и танцульки.

Запорожец

Оказавшись в «запорожце», я магическим образом исцелился. Сыпь, послужившая ключом к моему избавлению, была вызвана, по всей видимости, обычной немытостью и прошла после первой горячей ванны. Зато, воспряв, я спешил поделиться с мамой всей пионерской премудростью, почерпнутой мной за эти две-три недели.

– Мама, мамочка! – верещал я, не веря своему счастью. – Давай я тебе новое стихотворение расскажу, я выучил!

Мама заинтересовалась. Память у меня была хорошая, читал я выразительно, стихотворение было длинное, и в нём не было ни единой строчки без мата. Мама слушала не шелохнувшись. Покончив с поэзией, я решил закрепить первое впечатление и запел песню. Песня тоже была былинного типа, с длинным неторопливым сюжетом, и «срал» в ней было самым культурным глаголом. Дойдя до конца и повторив для убедительности финальный куплет, я принялся за похабные частушки, а исчерпав их, перешёл к анекдотам, которых хватило до самой Москвы. Мой герой и кумир Адик сидел с каменной спиной и ни разу к нам не обернулся. Вообще, смеялся в машине только я один, но зато громко и заливисто.

Андантин Константинович Белопухов, Заслуженный мастер спорта по альпинизму, покоритель пика Победы, кумир моего детства.

Мама, женщина интеллигентная, но не чистоплюйка, была шокирована не столько новоприобретённым лексиконом, сколько беспорядочностью и неуместностью его употребления. Это, в свою очередь, выдавало моё полное невежество в вопросах анатомии и физиологии половых отношений. Будучи женщиной прогрессивной и решительной, мама поставила себе задачу разложить всю эту кашу в моей голове по полочкам, то есть заняться тем, что сейчас бы назвали sex ed. Правила игры были простыми. Никаких лекций. Я задаю конкретный вопрос, она обещает дать на него честный и исчерпывающий ответ, но строго в рамках поднятой темы. Так что в чём-то эта игра напоминала «угадай животное», когда, получая информацию о разных его частях и свойствах, пытаешься воссоздать цельную картину. Вопросов было много; ответы переваривались, сопоставлялись с другими источниками и порождали новые вопросы, так что игра наша, ходя по спирали, затянулась в итоге года на три.

Полученные знания я домысливал в контексте моих общих представлений о мире, уснащал поэтическими деталями, и щедро делился полученным результатом с мальчишками во дворе. Я развенчивал расхожие мифы, уточнял подробности и вносил ясность в спорные вопросы. С небрежностью посвящённого в тайны я изрекал истины о том, что «малафьи со стакан не бывает» и (моя коронная фраза) «ебаться в гандоне – это как нюхать цветы в противогазе». Эти излияния премудрости на столь животрепещущие темы многократно поднимали курс моих дворовых акций, без того котировавшихся крайне низко. К моему мнению стали прислушиваться, и мои истины стали расползаться по соседним дворам. Я прослыл специалистом.