Нигде посередине

– А колечко дарил?

– Дети, ну вы вообще вне контекста. Ну какое на хрен колечко по нашим студенческим доходам? Я же даже стипендии не получал. И к тому же, где вы видели, чтобы мама носила колечки? Вон, у неё целая шкатулка побрякушек, вы когда-нибудь видели, чтобы она её открывала?

– Ну расскажи, расскажи, расскажи!

И папа, подобревший от хорошего ужина и бокала любимой риохи, откидывается и рассказывает.

– Ну, слушайте, дети, и запоминайте. Вот нас не будет уже, а вы будете своим внукам рассказывать, какие у них были дикие предки, а те расскажут своим внукам, и история эта переживёт века. Папу своего вы, слава Богу, знаете как облупленного. Среди его многочисленных пороков и изъянов есть и такой, что он живёт с постоянным шилом в заднице и непрерывно должен изобретать себе проекты и их продвигать. Если проект застаивается и пропадает движуха и развитие сюжета, папе делается скучно, и он впадает в чёрную меланхолию. Эта потребность – завернуть за следующий угол и посмотреть, что там находится, неоднократно выходила ему боком, но что уж тут поделаешь, таков уродился. Мама, конечно, может не одобрить то, что я сейчас скажу, но мама – это тоже некий такой проект длиною в жизнь и с лихо закрученным сюжетом. А в период, так сказать, начального развития каждый проект обязан развиваться семимильными шагами – ну, примерно, как ребёночек растёт быстро, пока маленький, а потом замедляется в росте. Так вот. Мы с мамой знакомы со своих, точнее, с её четырнадцати лет, да, Нюрочка, не надо охать и закатывать глаза. Ей было столько лет, сколько тебе сейчас, когда мы встретились, ну, может, на полгода старше она была. А ты, Дашка, вообще молчи, в твоём возрасте мы были уже давно женаты и жили самостоятельно. Так что вот. А плотно дружить мы стали только в начале института – университета, когда нам было по шестнадцать-семнадцать. И за первые полгода такой плотной дружбы прошли довольно длинный путь – от людей практически незнакомых до людей практически самых близких друг другу. Да, не надо закатывать глазки, мама этого не любит. Но, дойдя до этой стадии, стало непонятно, что делать дальше. Движуха вот эта самая как будто начала пропадать, проект начал пробуксовывать. А дело в том, что самое-то главное слово так пока и не было произнесено вслух. То есть дружить-то мы дружили, и даже с вполне отчётливо обозначенной романтической окраской, но дружба – это одно, а любовь – это другое, и надо чётко отграничить одно от другого, провести линию и назвать вещи своими именами, чтобы не было недоговорённости. Да, папа, плюс ко всему, ещё и прямолинеен был, как юный носорожек. Заветное слово жгло гортань, а высказать его всё как-то не представлялось случая, и папа смущался, мялся, находил предлоги, почему бы не сегодня, и увиливал от неизбежного.

Дети начинают терять нить повествования и говорят: «А когда же будет про мусоропровод?»

Подождите. Не надо торопить историю.

– Так вот, в один прекрасный зимний вечер сидел я, как обычно, на Свиблово, сидел, сидел, досидел допоздна, а потом всё-таки распрощался и отправился восвояси. Но далеко не ушёл. Сел на станции Свиблово на полотёрную машину у въезда в туннель, и сидел на ней, ломая пальцы, и всё думал – человек я или тварь дрожащая? Ходил по перрону из конца в конец, и всё думал – тварь я или человек, который звучит гордо? А в конце концов решил – да что там, всё равно, не сегодня так завтра, уж если она меня и прогонит, так уж лучше поскорее, всё равно жить так больше невозможно, и вообще, хвост собаке надо отрубать одним ударом, а не по кусочкам отрезать. И вот, с этим собачьим хвостом в голове, поднялся я из метро, позвонил ей, сто восемьдесят ноль ноль девяносто шесть, сказал, что возвращаюсь, и попросил выйти на лестницу, чтобы маму не тревожить.

Ну, дошёл до её дома, поднялся, она уже ждала на лестничной клетке, аккурат между шестым и седьмым этажом. Вот тут-то вы и дождались – да, аккурат у люка вонючего мусоропровода. Не знаю, почему она там встала, наверное, чтобы лучше видеть, как я по лестнице иду. Ну, я поднялся ещё на полпролёта, встал как лист перед травой, набрал побольше воздуха и всё ей и изложил на одном дыхании – и про свои чувства, и про своё видение плана на будущее. Чувства были однозначные и простые как три копейки, и план был тоже не план, а так – одноходовочка. Одного дыхания вполне хватило.

– А дальше? А дальше? А что мама тебе ответила?

И дети принимаются ёрзать на стульях, уже предвкушая кульминацию.

Тут вмешивается мама, до того сидевшая молча, потягивая свой пино-гри.

– Что ответила, то ответила. Нет, ну ты хоть на секунду представь всю эту ситуацию с моей стороны! Ушёл, потом позвонил, сказал, что возвращаешься. Я думала – забыл чего. А ты вдруг, вот так ни с того ни с сего, на ровном месте: люблю!!! Жениться!!! Целоваться полез… Предупреждать же надо! Что, ты думал, я должна была тебе на это ответить?

И дети сползают под стол, держась за животики. Мы, пока дети не видят, быстро перемигиваемся.