Нигде посередине

– Ты чокнулся, – сказала бабушка. – Совсем спятил. Ты чего в стену колотишь? У меня телевизор мигает, ты мне его сломаешь своими плясками. Прекрати сию секунду, дай мне смотреть, там Сахаров выступает, а мне ничего не слышно. Слышишь? Эй! Слезай с дивана на пол!

Я спрыгнул, схватил её за плечи и попытался сделать несколько танцевальных па, но идея вальсировать с сумасшедшим ей по вкусу не пришлась; она сердито отпихнула мои руки и пошла к двери, продолжая выражать своё возмущение и оттолкнув по дороге ногой валявшуюся в дверях подушку.

– И чего разбесился-то так? – продолжала она уже из коридора. – Пятёрку, что ли, получил?

– Ага! – вопил я ей в спину. – Во-о-от такую вот пятёрищу! Ты не поверишь! По самому главному проекту!

– Ну-ну, – отвечала та, уже закрывая за собой дверь в свою комнату. – Небось первая твоя пятёрка за два года. Балбес.

Ага. Первая. Ты даже не представляешь, до чего первая.

И я опять запустил подушкой в стену. С грохотом упала картина в рамке, телевизор за стеной замолчал, и в коридоре снова послышались шаркающие шаги.

9

На этом счастливом моменте можно было бы поставить точку и пустить по экрану титры. В том, что Настя не лукавит, я не сомневался ни на секунду – не в её это привычках. И то, что слову её можно верить, я тоже уже хорошо знал: если сказала, то уже не отступится. Впрочем, хоть отступаться она и не собиралась, но и замуж не рвалась. Я за эти два года язык отбил напоминать ей о своей решимости затащить её таки под венец; она же как-то отнекивалась, ссылаясь на наш юный возраст (той осенью на втором курсе ей только стукнуло восемнадцать) и отсутствие жилищных условий. И действительно, у меня в двухкомнатной квартире жили бабушка, мама с мужем и маленькая Машка, так что там нам бы пришлось жить только что разве на антресолях. Бабушка жила в отдельной комнате; вторая же комната была разгорожена фанерной стенкой, так что получилось как бы две, но одна была, по сути, маленькой проходной каморкой без окон. В этой каморке стоял секретер, шкаф и моя кровать, застеленная листом толстой фанеры, – я со школьных лет, когда ещё мечтал стать альпинистом, занимался умерщвлением плоти и приучился спать на голой доске, покрытой только тонкой простынкой, и без подушки. У Насти вроде бы была своя отдельная комната в смежной двушке, но и тут неожиданно возникли, казалось бы, непреодолимые обстоятельства.

Настиной маме в ту пору не было ещё и сорока, но нам казалось, что это такой возраст, когда о личной жизни думать уже неприлично, а прилично готовиться нянчить внуков и крючком вязать носки. Настина мама, однако, была другого мнения о своих перспективах, и в какой-то момент, к Настиному ужасу и отвращению, в доме завёлся пожилой кавалер, который сразу принялся наводить свои порядки. А порядки он наводить любил и умел. Это был высокий и грузный человек, возрастом ощутимо старше мамы, с заметной проседью в коротких вьющихся волосах. По роду занятий он был физик-кибернетик, а по склонностям – натуральный крёстный отец, полководец и уездный предводитель в одном флаконе. Говорил он с большим апломбом, мнения имел однозначные, непоколебимые и по любому вопросу, в склонности к рефлексии замечен не был и быстро заполнил собой всё жизненное пространство. Хотя Настина комната оставалась вне зоны его досягаемости, сидеть в ней всё время было невозможно, а выходя хоть бы даже и в туалет, приходилось сталкиваться с новым хозяином. И Настя стала в своём доме ходить по стеночке. Я тоже перестал заходить так часто, как раньше, а когда заходил, старался не задерживаться, чтобы не перекрываться с «крокодилычем», как Настя его называла. Зато, лишённые возможности видеться у неё дома, мы стали часто ездить на выходные в Апрелевку, где у моей мамы была дача. Про дачу надо сказать отдельно.