Нигилист-невидимка

— Чем народ угнетённее, тем сильней его надо бить, чтобы проняло. Работяги, как скот, не чувствуют.

«Быдло», — по-польски подумал Савинков.

Далеко не все пьяницы, слоняющиеся возле чёрного трактира, смекнули, что пришли бить их всех без разбора, а потом стало поздно.

Юсси, по-прежнему насвистывая, ускорил шаг и вырвался вперёд. Ему заступил дорогу могучий пропойца, по виду не дурак подраться, но Юсси чётким движением, как привык колоть дрова, рубанул его по темени поленом. Хряпнуло. У жертвы подогнулись колени.

Воглев нацелился на стоящих у трактира фабричных, разогнался и влетел в их опешившую шарагу, махая кулаками как мельница. Бил с плеча, не подгибая локтя. Одного удара было достаточно, чтобы свалить наземь. Работяги шарахнулись, но не все ушли от его длинных рук. Лишь самый вёрткий бросился в контратаку и съездил Воглеву по скуле, но был сбит с ног и затоптан.

На Савинкова бросился люмпен, нечленораздельно ревя. Отважный агитатор прянул в сторону, правой ударил крюком в пузо, с левой добавил леща. Краем глаза заметил движение позади, обернулся. Заросшее диким волосом существо в исподнем шло на него, протянув когтистые лапы, и почти дотянулось. Савинков отскочил, но неудачно, поскользнулся в слякоти и едва не упал. Пьянчуга в белье, словно ничего не видя, повёл носом, сменил курс и дотянулся. Савинков врезал по щеке, но тот лишь замычал. Толстые ногти с чёрной угольной каймой вцепились в пиджак. Тогда Савинков с разворота врезал левым локтем в челюсть. Челюсть хрустнула. Косматый обиженно мявкнул, но как будто ничего не почувствовал и другой рукой сгрёб Савинкова за лицо, норовя притянуть и укусить.

— Н-на! — могучий удар в рёбра оторвал его от добычи. Воглев бил совершенно бесчувственного колдыря, приговаривая: — Знай Озерки, сука! — Тот, наконец, рухнул в притрактирную лужу и погряз в ней.

«Если чернь смешать с назёмом, получится однородная масса», — отметил Савинков краем ошалелого сознания.

Он стоял, переводя дыхание, в то время как Воглев поспешил отоварить другого забулдыгу, подошедшего, качаясь, чтобы вмешаться в драку. А потом набросился на остальных, пьяных до того, что они уже не могли схватиться с ним, а лишь ползли, протягивая руки.

Юсси же далеко продвинулся по Большой Озёрной, умело орудуя поленом, пока оно не сломалось и половинка не отлетела высоко от чьего-то кумпола, напоследок блеснув в лучах заходящего солнца.

И тогда Юсси заработал голыми руками.

— Перкеле! Хирвенпаска! Понаехали! — горячился финн, распашистыми движениями человека, привыкшего к крестьянскому труду, кидая в цель кулаки.

Воглев погнался за двумя фабричными в запорошенных извёсткой пиджаках, должно быть, с камнерезной Томсена. Догнал, свалил.

На том и кончилось.

«Сходил в народ», — подумал Савинков.

Ему по-настоящему захотелось узнать, чего желал в рецензии Горький.

Революционер полной грудью втянул воздух Большой Озёрной улицы с запахом пивной мочи, сосен, пота и крови, и широко улыбнулся.

Драка с рабочими выбила жажду бороться за их права лучше проповеди Брешко-Брешковской.

— Правда, товарищи, — объявил он, когда революционеры сошлись. — Что-то пришлёпнула меня ссылка. Раньше ведь таким робким не был. Я в семье с братьями рос.

— Проклятый царизм! — молвил Воглев.

Подпольщики зашли в винную лавку. Взяли бутылку водки «Двойной штандарт» с перекрещенными знамёнами на этикетке. Возвращались на дачу как победители. Из-за занавесочек на них томно взирали супруги мелких чиновников и мещанки.

— Честное слово, натуральное избиение ходячих мертвецов, — признался Савинков, испытывая двойственное чувство от пережитого.

— Это Пи-итер, привыка-айте, — утешил Юсси.

Сели на кухне. Марья выставила плошку солёных огурцов. Охотно выпила с ними рюмку, но не проронила ни слова. Воглев же разговорился, выпустив пар в драке.

— Приношу извинение за своё неровное поведение сегодня утром, — пробурчал он, отведя взгляд. — Со мной бывает.

— Ничего-ничего, — ответил Савинков. — Не берите в голову.

Воглев поднял взгляд и проникновенно сказал:

— В общем, она меня сагитировала. Принял я решение продолжить наши с Николаем Ивановичем опыты, но уже на себе самом. Сразу после завтрака я спустился в подвал и обсудил этот вопрос с Николаем Ивановичем. Будем ставить главный опыт на мне. Кибальчич — это голова!

Не найдя доводов оспорить столь очевидное утверждение, Савинков уточнил, переждав:

— О чём вы?

— О кошках, — невпопад сказал Воглев, патологически скрывая то, о чём желал поведать собеседнику, но не мог по причине природной подозрительности. — Сколько их передохло, не счесть! Но человек не кошка. Человек покрепче любой скотины будет. Я выдюжу. Я всё сдюжу…

Алкоголь накрыл его. Троглодит вновь уставился в стол замершим взглядом и только вздыхал.

Юсси щекотал подхихикивающую Марью и что-то шептал ей на ушко.

— Так вы из-за неё? — ощущая всю деликатность момента, тактично поинтересовался Савинков.

— Люблю её, Аду, и никуда не могу от этого деться, — грустно ответил Воглев, разглядывая огуречную плошку. — А она пользуется этим и дразнит меня. Что делать?

— Не обращайте внимания.