Нигилист-невидимка

— В Крестцах ничего такого не было. Там школяры могут радоваться природе во всех её проявлениях или с тупым любопытством взирать на дело рук человеческих. Они как молодые животные, а когда подрастут, становятся животными постарше, — погрузившегося в воспоминания о работе в сельской гимназии Фёдора Кузьмича, казалось, ничто не могло выдернуть из ненастного мира, и Савинков приготовился слушать до бесконечности, когда Тетерников деловито добавил: — Читал ваш рассказ о молодых юристах, был несколько удивлён нравами, так сказать. У вас не Университет получился, а вылитая «Синагога сатаны». Чувствуется влияние Пшибышевского.

— Читаете по-польски, Фёдор Кузьмич? — Савинков смотрел на него со звонким любопытством.

— Слежу за новинками декаданса. Желаю быть в курсе, знаете ли.

— Это влияние среды, а не Пшибышевского, — поспешил объясниться Савинков. — Мы оба жили в Варшаве и в Берлине, но я не слизывал у пана Станислава, а писал о санкт-петербургском университете, по собственным впечатлениям об учёбе в нём!

Тетерников меленько покивал, слегка потирая удивительно белые, с аккуратно подпиленными ноготками руки, на которых ярко выделялось синее ализариновое пятно с внутренней стороны ногтя среднего пальца, куда упиралась вставочка.

— Да-да, вы не Пшибышевский, верно. Вы не знаете меры. Ваш изъян, Борис, зиждется на рассогласованности и неумеренности в чувствах. Вам по-детски хочется всего и сразу. Вы не понимаете, что подобная мешанина делает рассказ скучным, а не мефистофелевским.

Он выговаривал, словно нерадивому гимназисту. С Савинковым давно не общались в подобном тоне. Он непроизвольно поморщился. Захотелось курить, но папиросы Савинков носил в пачке, как бедный, и потому воздержался.

— Скажите, а вы не читали отзыв Горького на мой рассказ? Он был в «Курьере» напечатан вместе с рецензией на Ремизова.

— Я помню рецензию, — ответил учитель. — Я выписываю «Курьер».

— Вот бы достать.

— К сожалению, у меня в доме газета расходуется на насущные нужды и потому не залеживается. Вы сходите на заседание кружка критиков «Белые ночи», они сейчас собираются в книжной лавке на Гороховой тридцать три. Возможно, у кого-то сохранился номер газеты. Тщеславные зоилы обожают возводить хулу на демонов старшего чина, тужась доказать своей лиге, что не только на Солнце, но и на Уране бывают пятна.

Молодой сочинитель посмотрел на пристарковатого, но совсем не в возрасте литератора с каким-то насмешливым сожалением.

— Разве литературные объединения сейчас не отдыхают? — спросил он.

— Критики никогда не отдыхают, иначе их переполнит яд и они околеют в своём соку. Кроме того, сентябрь наступил. Начались занятия не только у школяров, но и в кружке. Сходите, у Горнфельда заседания по четвергам.

Савинков хотел узнать, кого там лучше спрашивать насчёт «Курьера», но вспомнил пристрастие Тетерникова к язвительным речам и его реноме любителя злословия, устоявшееся после смерти жены, и вежливо перевёл беседу в другое русло.

— Я был в отъезде, — Савинков деликатно откашлялся. — Выпал на непродолжительный срок из столичной жизни. Газеты до меня не добирались. Что у вас нового? Что критики?

— Что критики… Критики как всегда. Книг, ими хулимых, не читают. В основном, они воображают, что может быть написано, и по этому представлению судят.

Тетерников по природе был мнителен и обидчив. Этим следовало воспользоваться.

— Таковы всегда, — поддакнул Савинков.

— Кто из них осмеливается сам сочинять стихи или прозу, те большие бездарности, удел которых завидовать, злиться, занудствовать в критических статьях, которые они исправно создают в меру своего разумения, а мера их разумения, судя по их творениям, исправно невелика.

— А наш брат беллетрист?

Вечно усталое лицо литератора Тетерникова оживилось.

— О, слышали о поразительном дебюте Андрея Белого?

— Pardon? — сказал Савинков. — Я и о самом Белом не слышал, отстал от жизни. Кто таков?

— Да так, сын профессора Бугаева. Заведует литературным отделом в «Курьере». Выпустил в «Скорпионе» драматическую симфонию книгой. Многочисленных смысловых значений вещь, — в его голосе Савинков различил обжигающую вежливость, с какой люди, считающие себя талантливыми, говорят о безнадёжных неудачниках. — Из тиража по коммерческой цене продалось только то, что автор взял за свой счёт. Какой сюрприз издателю!

— Правда?

— Истинная правда.

— Однако же!

— Умные люди пишут о человеке, дураки — о многогранной вселенной. Чем глупее писатель, тем более глобальные вопросы ему представляется по силам решить в перерыве между бистро и табльдотом.

Савинков подумал, что Тетерникова поймать на слове и укорить будет трудно. Он прожил не слишком сытую жизнь, это отразилось на его творчестве. Тетерников писал о людях голодных и несчастных, о заморенных бедняках и происках нечистой силы. Действие всегда было камерным. Его герои не смотрели на звёзды.

— Пусть творят что хотят, — сказал Фёдор Кузьмич. — И вы творите. Когда человек хочет жить вечно, он пишет книгу. Есть и другие способы, но этот самый доступный.

— Можно сделать революцию, — сказал Савинков.