Ника

Комната оказалась маленькая, еле вместившая кровать, кушетку да стол. На стенах висели окантованные под стеклом акварели. Немало повидал Алексей живописных работ в лучших музеях страны, немало собрал репродукций и немало прочитал книг по изобразительному искусству и кое-что понимал в этом. Акварели в комнате учителя с первого взгляда понравились ему свежестью и прозрачностью, как будто только что написанные, не успевшие высохнуть. Видно было, что Шахов владеет кистью легко и свободно и, главное, умеет находить красоту в самом обыденном. Тропинка во ржи, хмель, обвивающий шест, комбайн в зарослях подсолнечника, девочка с ромашками… — все дышит жизнью, возбуждает радость.

Фанерная дверца скрипнула, и в комнату вошел учитель. Поздоровались.

— Я руки не подаю, — сказал хозяин, показывая ладони, — сейчас умоюсь. В хлеву возился. Корова, поросенок, — пояснил он с горькой усмешкой.

Через несколько минут учитель пожал Алексею руку.

— Рад, что вы пришли.

— Извините меня, пожалуйста. Помешал вашему отдыху, делам.

— Да что там! Дела неинтересные: навоз выгрести, корму задать… Лучше бы не было этих дел. Непривычен я к этому да и не люблю.

— По необходимости занимаемся, — подала голос жена учителя, ходившая то в кухню, то в комнату.

— Да уж… — Иван Герасимович махнул рукой. — Колхозу не разрешают продавать нам ни молока, ни мяса, никаких продуктов. Вот и приходится вести натуральное хозяйство. Вместо этого учителя, врачи лучше бы культурную работу вели, пользы было бы больше.

Алексею приходилось уже сталкиваться с этой стороной деревенской жизни, и он хотел бы сказать по этому поводу что-то сочувственное. Но что пользы? Скользя глазами по узкому, с выпуклыми надбровьями лицу учителя, Алексей объяснил цель своего прихода.

— Мало я занимаюсь сейчас живописью: некогда… школа, семья, общественная работа да еще эта скотина, чтоб ей пусто было!.. Урываю время летом.

— Я тут разглядывал ваши работы. Вы рисованию учились?

— Когда был студентом, ходил в студию при художественном училище.

— Можно посмотреть еще что-нибудь из ваших работ?

— Конечно, — охотно согласился учитель. Просьба Алексея оживила его. — Только ведь все это любительское, не настоящее.

Развязав тесемки большой, как чемодан, папки, он вынимал листы ватмана и картона с карандашными и акварельными рисунками. Были тут и законченные вещи, и наброски. Алексей бережно брал листы и смотрел, смотрел, чувствуя, как звучат краски, подобно хорошей музыке, рождают в душе его нежный отзвук. Перед ним проходил целый мир, выраженный в линиях и цвете, мир, в котором теперь жил и Алексей. Он узнавал знакомое, усовское, и удивлялся этой красоте, тонкой, неброской, неповторимо своеобразной… Он на мог ничего сказать, только шумно дышал и краснел от удовольствия. Молчал и Иван Герасимович. Он вновь с удовлетворением чувствовал знакомый волнующий прилив творческой энергии и с радостью отмечал, что его работы пришлись по душе молодому ценителю.

— Хорошо! — одним вздохом произнес Алексей, возвращая последний лист. — Прекрасно!..

— Ну, это вы хватили! Ученическое, слабое.

— А мне нравится.

Потом Алексей сидел с хозяевами над пирогом с капустой и грибами.

— Вы тоже занимаетесь живописью? — спросила хозяйка.

— Нет, я просто люблю живопись. Вот уговариваю Ивана Герасимовича руководить кружком в клубе.

— Я уже сказал: нет времени. А кроме того, я не имею права. Лекции на темы природоведения читаю, это моя специальность, а рисованию учить… Что вы!.. Нет, нет! — Учитель протестующе замахал руками.

— Не преподавать по школьной программе, а руководить кружком любителей.

— Нет!

— А почему бы не устроить выставку ваших работ? А? Вы просто не имеете права прятать художественные произведения.

— Об этом я не думал. — Учитель потер крутое надбровье, напряженно глядя мимо Алексея.

— Здорово получится, право!.. — воскликнул Алексей. — Поможем вам развесить, вы только отберите.

— Не знаю… Не думал об этом. Да и какой я художник!

— По-моему, вы настоящий художник.

— Любитель.

— Пусть будет по-вашему, Иван Герасимович. Любитель так любитель. Но вашу выставку посмотрят с удовольствием.

В понедельник после работы Алексей пошел к секретарю парторганизации.

Сергея Васильевича Перепелкина он нашел в правлении; тот сидел за своим столом, считал на арифмометре и записывал цифры на большом листе бумаги. Не глядя на Алексея, он жестом пригласил его садиться и лишь через несколько минут, когда кончил писать, бросил карандаш на записи, спросил:

— Тебе чего?

Алексей рассказал о выставке акварелей и рисунков учителя Шахова.

— Видишь? — Верхняя губа Перепелкина выпятилась, кожа на носу собралась в гармошку. — Считаю, во что каждое яичко колхозу обходится, каждая соломинка и сколько рублей может дать каждый метр земли. Дело? А? — Сергей Васильевич согнул свое худое тело так, что голова его с большими залысинами придвинулась через стол чуть ли не вплотную к лицу Алексея.

«Ну и длинный!» — подумал Алексей, всегда удивлявшийся высокому росту и худобе агронома.