Ника

Немного времени прошло с начала работы, а утро уже разгорелось, осветив поле, по которому двигались в разных местах машины и лошади. А как только показалось солнце, изо ржи стали выпархивать жаворонки. Ника подумала, что они поют, но песни их не слышно из-за машин. Почему не придумают бесшумных машин, как, например, легковой автомобиль, чтобы, работая в поле, не уставать от их однообразного, оглушающего грохота? Не плохо было бы устроить еще очистку выхлопных газов, от которых иной раз нечем дышать. Мысли уводят Нику в будущее, может быть, не такое уж далекое, когда всякая работа будет безвредной и без раздражающего шума.

Иногда видит она синие брызги во ржи и радуется им. Сколько стихов и песен сложено про милые васильки! И как их ругают агрономы! «Сорняк!» «Не у места — сорняк, а у места — украшение земли, радость людям, — размышляет девушка, — вот и люди также… все оттого, у места ли они…»

Качает комбайн, рябит в глазах, обдает перегаром солярки от трактора. Длинен гон машин, трясок штурвал в руках, пыльна сухая земля. Солнце поднялось и припекает. Ника снимает куртку, наклоняет зонт, чтобы скрыть в тени лицо и плечи. Но это облегчает ненадолго. Скоро от жары нечем защититься, и она обжигает все тело, перехватывает дыхание, иссушает язык. Вода в бидончике стала теплой и не освежает.

— Пап, — с трудом выговаривает Ника. — На заводах холодную газированную воду пьют… Я читала.

— У нас это не сделаешь, водопровод в поля не проведешь.

— В термосах можно. Есть большие термосы.

— До этого еще не дошло.

— Просто никто не додумался.

На повороте у полевой дороги Ника увидела «газик» с выгоревшим брезентовым верхом. Около него стоял Венков в парусиновом пиджаке и соломенной шляпе. Он пошел навстречу комбайну, легко взобрался на него на ходу, закричал Филатову в ухо:

— Все бригады косят… И в Андреевке, и в Лапшовке, и здешние… Переспевает хлеб, надо торопиться.

— За десять бы дней свалить, а подобрали бы за неделю, — надсадно кричит бригадир.

Венков охватывает быстрым взглядом поле, прикидывает в уме, сколько скошено со вчерашнего ужина, приближается к Нике.

— Тяжело? — слышит она и поворачивается к нему, близко видит до черноты загорелую шею, пучок волос в красном ухе, отвечает громко, отделяя слова:

— Ничего!..

Поговорив с Филатовым о жатве, распорядившись, чтобы косили еще ниже, Венков сбежал по трапу, спрыгнул на землю и пошел к другому сцепу машин, поджарый, юношески подвижный.

К обеду Нику разморила жара. От долгого стояния на тряской машине дрожали ноги, ломило поясницу. Когда подъехала одноконная подвода и Лиза, стоя в передке телеги, стала махать платком, Ника обрадовалась отдыху.

Умолк шум моторов. В тени комбайна собрались механизаторы. С красными, потными лицами раскидались в свободных позах — кто сидел, обхватив отяжелевшими руками согнутые в коленях ноги, кто полулежал прямо на колючей стерне. Во всех чувствовалось одно: усталость, наслаждение отдыхом и сознание важности своей работы.

Лиза зазвякала половником, наливая из двухведерного бидона в миски похлебку со свининой, люди стали разбирать ложки и куски хлеба. Ели медленно, много, со вкусом, потом жадно пили холодную воду, пахнущую деревянной бочкой, курили и мало-помалу начинали разговаривать неторопливо, негромко.

Нике не думалось о еде во время работы, ей хотелось напиться и полежать. Но, попробовав похлебки, она с наслаждением съела полную миску и ощутила слабость во всем теле. Лежа в сторонке от мужчин, в прозрачной тени, не дающей прохлады, а только укрывшей ее от прямых лучей солнца, на мгновение услышала скрип телеги, потом потрескивание сохнущей соломы и крепко заснула.

* * *

Оставляя за собой вытянутое желтое облако пыли, мчатся по дорогам грузовики: от комбайнов на тока, с токов — на элеватор, что высится серым небоскребом на железнодорожной станции.

Алексей ведет нагруженную машину на элеватор по знакомой дороге. Он знает на ней все подъемы, спуски и повороты, все выбоины. С машиной он сжился, знает ее поведение, чувствует ее в руках.

Уже две недели возит он зерно. С родителями видится случайно и мельком, ест, где придется, спит, где застанет ночь. Алексею не в тягость такая жизнь, она увлекает его. Ему нравится, что людей связала общая работа, понятен смысл тяжести и лишений. Слово «хлеб» в эти дни произносится чаще других слов. Хлеб, хлеб, хлеб!.. И приходят Алексею на ум мысли о том, что тысячи лет люди трудились, прежде чем научились выращивать зерно, выпекать из него хлеб, без которого немыслима жизнь человека.

Вырулив с полевой дороги на шоссе, Алексей прибавляет газу; ветер со свистом врывается в кабину, треплет завитки волос на потном лбу, гладит смуглые щеки.

На элеваторе завозно. Грузовики один за другим въезжают на помост-весы, а машины все прибывают, выстраиваются в очередь. В буфете толчея. Водители закусывают, пьют фруктовую воду, шумно разговаривают, шутливо задирают буфетчицу, полную рыхлую женщину.