Ника

— Чего ж тут!.. Человек все может, тольки захотеть надо и полюбить дело… полюбить пуще всего другого… Жил, например, в одном вятском селе слепец. Отродясь света божьего не видел. А талант вложен был в него первейший. Никто его ничему не учил, ни делом, ни словом не показывал. Сам научился шкатулки делать. Из березы делал, а верх красным деревом для красы отделывал, узорами, под политурой. Чистота такая, что дай бог зрячему мастеру так отделать. В каждой шкатулке тайничок устраивал. Кто найдет тайничок — музыка заиграет, навроде мандолины. Богатые люди охотились за шкатулками, до тыщи рублей платили. Это до революции-то!

— И сохранились те шкатулки? — поинтересовался Алексей, когда Лавруха умолк.

— Как же! В музеях.

Старик наконец закурил и продолжал:

— Если приведется быть вам в городе Вятке, не поленитесь сходить в музей. Лежат там под стеклом часы Бронникова, Все из дерева сделаны. Без единой железки.

— Некуда было время девать вот и забавлялись.

— Забав-ля-лись? — с расстановкой произнес Лавруха, ища глазами того, кто произнес эти обидные слова. — Э-эх вы, непонятливые! И чему тольки вас в школах учат! — Лавруха затянулся из трубки, пустил дым вверх, подальше от девушек. — Человек должен все так делать, чтобы от сделанного людям радость была. Тогда и самому сладко делать. В каждом человеке есть дар, да не каждый знает об нем. Иной всю жисть проживет, а дара своего и не откопает. А у кого дар как нарыв набухает, набухает и в одночас прорвется… Вот так и с Бронниковым было. Тут, милые мои, дело глубокое… — И вдруг он понизил голос: — Жил этот самый Миколай Бронников бедно. Изба по-черному, с одним оконцем. И вот в зимнюю непогодь жена с робятишками на печке лежит, а он при лучине работает. Сидит у стола день деньской и вечер до полуночи, скрипит, скрипит струментом, как сверчок. Жена окликнет, а он не слышит. Весь в работу ушел, от всего мирского душой ослобонился. «Миколай, — плачет жена, — как жить будем? Картови на неделю, не боле осталось, в сусеке пусто, все вымела, последнюю квашню поставила». А Миколай ничего не слышит, от всего отрешился. В избенке у него, правду сказать, ничего, почитай, не было. Стол, да кадка с водой, да светец для лучины — вот и вся небыль. Ну, лавка еще была, на ней все и сидели. «Миколай! — кричит уж жена. — Помилуй, господи! Ты с ума сошел!..»

Лавруха пососал трубку, закашлялся.

— Вы, ребята, не курите и не нюхайте. Баловство одно. Я на переменку шпарю — то в нос, то в горло… Да… Так вот как было дело-то, — продолжал Лавруха. — Я сам, конечно, не видал, но люди сказывали, жена его тоже говорила… в свое время в газете печатали… Значит, была зима. Бураны-метели гудели — ни зги не видать. Бронников ничего не видел, не слышал, все за работой сидел, часы делал. А началось все из-за попа. Купил поп карманные часы и всем показывал, хвалился. Поглядел часы и Николай Бронников. Занятно показалось. Попросил часы у попа на два дня. «Я, — говорит, — размеры сыму». Доверил поп часы и получил их обратно целехонькими, через два дня, как уговор был. Бронников-то, не будь дурак, все часы до последнего винтика и колесика разобрал, размеры со всего снял и на бумаге нарисовал… Ну, работает, значит, крышку из капа сделал. Кап — это наросты на березе бывают, будто бородавки огромные… Древесина каповая свилеватая, вся искручена и крепкая больно. Этот кап выщелачивают в горячей воде, пропаривают во влажных опилках. Оттого древесина делается этакая светло-палевая, чуть с краснинкой, будто ее розоватым туманом подернуло. А тоненькие жилочки яснее проступают, в кружевной рисунок переплетаются. Как начнешь каповую древесину политурой натирать, она блеск дает. Тогда жилочки как резцом прорезаются и в глубину уходят, будто и не в древесине они, а бог знает в чем — в хрустале либо в янтаре… Сделал Бронников корпус, за шестеренки и колесики разные принялся. А какие в карманных часах шестеренки? В руках нечего держать. Зубчики — едва глазом видно. А все они должны быть одинаковы, и шаг меж ими точно ровный. Чуть напильником лишнего тронул — точность нарушил… Первую шестеренку пять раз делал. Доделывал последний зубчик, надо было сострогнуть с папиросную бумагу. Рука потверже взяла — отлетел зубчик, два месяца труда впустую пошло. Другой раз в одном месте расстояние меж зубчиками больше, чем надо, получилось. Наверное, лишний раз напильником ширкнул. Целый день Миколай разглядывал шестеренку: думал, глаза подвели. Разглядывал, разглядывал и решил: глаз у него верный, а шестеренка испорчена… И так пять шестеренок забраковал, только шестой остался доволен… Это почти за год-то труда!