Ника

— Сейчас большой спрос на хорошие телевизоры. Покупатели сами следят за очередью, ведут список, по воскресеньям приходят на отметку. Трудно будет.

— Постарайся. Ты же все ходы знаешь. Автомашины устраивал. Ты можешь, Борис.

Толстяк усмехнулся.

— Борис, Борис! Все считают, что Борис все может. Очередь на автомашину двести рублей стоит. А что на телевизоре заработаешь? Чепуху! Через магазин больше трех косых с тебя не возьмешь. Из них надо продавцу и директору дать. Раздели на троих — что получится? От жилетки рукава. Надо с базы доставать, дешевле будет.

— Ты сделай, как дешевле. Не могу я вернуться с пустыми руками. Председатель — наивный человек, думает, что телевизоры стоят в магазине и ждут покупателей. Это — не Москва.

— Телевизоры нарасхват!

— Я-то это знаю. Но раз взялся достать, переплата за мой счет. Для колхоза мне хочется сделать. Понимаешь, Борис, надо сделать. Пройдет немного времени, и телевизоров будет навалом в городских и деревенских магазинах, на любой вкус, на любой карман.

— Разве для тебя только? — Борис посмотрел на часы. — Однако мне пора бежать. Завтра позвони мне…

Проводив гостя, Владимир прибрал на столе, посмотрел в записную книжку, обдумывая, чем ему сейчас заняться, кому позвонить, куда пойти. С дороги хотелось спать, но он пересиливал усталость и не собирался терять даром времени. Кроме дел у него было намерение сходить в театр, навестить кое-кого из тех друзей, среди которых не говорят о вещах, но обсуждают новинки музыки, театра, живописи.

Мелькнула острая, жгучая мысль, которая нередко приносила Владимиру мучительные минуты и часы. Мысль эта была о том, что вот он занимается мелкими делами, не дающими ничего ни уму, ни сердцу. А где то значительное, важное не для него одного, а для всех, то, чего не измеришь ни сытостью, ни комфортом, ни квартирой и дачей, ни самым роскошным автомобилем? Ведь есть же оно, это большое, возвышенное, одухотворяющее жизнь людей, делающее ее осмысленней.

И он когда-то думал, что его жизнь будет именно такой. А потом… Что было потом, не хотелось вспоминать. Но память была сильнее его воли, иногда возвращала в прошлое.

…Все началось с пустяка. Записал с радио на рентгеновскую пленку заграничную песенку, проигрывал для друзей, пока не пристал один знакомый: продай да продай. Переписал на продажу. Заплатили неожиданно хорошо. Продал еще. А потом и пошло размножение песен и танцев. Среди приятелей нашелся один, доставал рентгеновские пленки в больницах и поликлиниках. И пошел на базар поток самодельных пластинок. Однажды участников этого производства арестовали. По суду Жбанов получил год лишения свободы условно, как второстепенный участник группы, занимавшейся недозволенным промыслом. Из института его исключили.

Жизнь тогда показалась ему бесцельной, бессмысленной. Целыми днями лежал он в этой самой комнате, на этом диване, чувствуя себя раздавленным и брошенным, никому не нужным. Около месяца не выходил из дому, не знал никаких желаний, не хотел ни о чем слышать. Мать и отец ходили на носках, говорили шепотом и боялись лишний раз заглядывать в его комнату.

Как-то днем, когда дома никого не было, он безотчетно вышел на улицу и бродил до темноты. Была середина апреля. Снег уже сошел, и на газонах зеленела тощая травка. Лопнули почки на сирени. Красили фасады домов, заборы, штакетники в садах и скверах. Город прибирался к празднику Первое мая. Острый запах малярной краски мешался с холодным испарением земли. С набережной открылся вид на широкую бурую реку. Над рекой, над молочными пароходами висели ватные облака. Владимир смотрел на все с грустной надеждой.

Дома мать кормила его, как ребенка. «Надо же жить. Чего уж так убиваться. Не все с высшим образованием…» Сотни раз слышал он эти слова. Они раздражали. Он и сам знал, что надо жить. Но жить иначе, чем задумано, было стыдно. И все же он заставлял себя поверить в необходимость жить в мире понятий, ограниченных словами: пища, жилье, одежда, удобства и удовольствия. Нелегко давалась ему поначалу такая жизнь. Привыкал постепенно. И привык…

Накануне отъезда в город с ним разговаривал отец. Такого разговора у них еще не бывало.

— Ну вот и построились, — сказал отец. — И новоселье отпраздновали. Живем на земле отцов, дедов и прадедов.

— Ты доволен? — спросил Владимир.

— Вот как доволен! — Отец провел ладонью выше своей головы. — Я деревенский житель. Поля, лес, воздух наш волжский — все это живет во мне. — Покрутив седой ус, Трофим Жбанов задумчиво припоминал вслух, обращая свои слова уже не к сыну, а к самому себе: — Не уехал бы я тогда из деревни, да перегибы при коллективизации согнали с родного места. Потом исправляли, да я уж в городе был. А вот вернулся. Недаром говорится, что, дескать, рано ли, поздно ли, а желания сбываются… Дай-ка, сигарету… легкого табачку захотелось… Ну, а ты как дальше жить думаешь?

— Поступлю на работу.