Ника

— На всякий случай, товарищи, — объяснил он смущенно. — В городах на пасху у церквей конную милицию выставляют для охраны порядка. Где скопление людей — там всякое случается. Ну и я…

— Да ты не оправдывайся, — сказал Перепелкин, — знаем, что ты безбожник.

— Ну, ни озорства, ничего такого не было, — продолжал председатель сельсовета. — Крещение… так и в нем ничего незаконного нет. В городах вон зимой купаются, в газетах об этом пишут.

— Все это так, — протянул Перепелкин, морщась от мыслей, как от боли. — Двенадцать человек окрестились… четверо из нашего колхоза… Пусть бы просто купались, а то окре-сти-лись!.. — Брови у Перепелкина поднялись, лоб прочертила глубокая скорбная складка. — Жили люди до тридцати-сорока лет некрещеные и вдруг… Нате, пожалуйста!.. Что у них в душе происходит?

Все сидели в раздумье; хотелось говорить, а сказать будто и нечего.

— Это нам пощечина, — сказал Венков с горечью. — У нас под носом люди пошли за попом. Почему он нашел ключ к их сердцам, а мы не нашли? Агафья!.. Какая работница! И вдруг — крестилась.

Тут заговорило сразу несколько человек, все хвалили Агафью, вспомнили, что после смерти мужа она стала замкнутой, ударилась, как и мать, в религию.

— Не придали значения, — вяло, как спросонок, произнес Тимофей Варнаков, разглядывая свои галоши на чесанках.

— Давно овдовела? — спросил Венков.

— Пять годов. И сразу переломилась.

Местные жители опять стали вспоминать, какой была Агафья и как изменилась.

— В горе-то ее и увели церковники, — заключили старожилы.

— Ее в горе, а остальных как? — Перепелкин сердито стукнул ребром ладони по столу. — Не умеем мы с людьми работать.

— А что сделаешь? — по-прежнему равнодушно спросил Варнаков. — У нас способы ограниченные: лекции, лекции и опять лекции. А верующих на лекцию силой загонять не станешь.

Опять долго молчали, курили, напряженно думали.

— Ну, сделай поп чего-нибудь против закона, я бы его!.. — вдруг оживился Тимофей Варнаков. Он то вставал, то снова садился, и впалые щеки его розовели. — А его не ухватишь: все по закону.

— Агитировать против бога надо не в клубе, а в домах, — горячо сказал Перепелкин.

— Попробуй! — Тимофей Варнаков усмехнулся. — Ну, придешь к верующему и станешь уговаривать не верить в бога, не ходить в церковь. Так, что ли? А он сочтет это оскорблением религиозного чувства у него в доме и попросит выйти вон.

— Надо как-то не грубо, не прямо, а тонко…

— То-то, что тонко. — Тимофей Варнаков становился все словоохотливее. Румянец разливался уже по всему его узкому длинноносому лицу, оставляя белым лишь высокий лоб с глубокими залысинами. — Тонкость времени требует, задушевности. А нам некогда, мы все бегом делаем, людей видим на собраниях, из-за стола президиума, да на работе, когда спрашиваем об одном: «Как дела?» Что у людей на душе, об этом узнать не успеваем, да и отвыкли.

— И все-таки надо быть активнее.

— Скажи как?

Судя по возбужденным голосам, назревал спор секретаря парторганизации с председателем сельсовета. Венков считал это ненужным и неуместным.

— Нам надо готовиться к каждому религиозному празднику, — сказал он. — Разве не могли мы сегодня устроить веселое гулянье? Катанье с гор, ледяную карусель, каток… Ничего этого у нас нет. А ведь прежде бывало.

— Это не плохо бы, — согласился Тимофей Варнаков. — Поп — праздник, а мы в пику ему — свой праздник, да такой, чтобы от веселья земля гудела.

Разговор оживился, стал общим, каждый предлагал что-нибудь свое. Наговорились досыта, а разошлись неудовлетворенные, с досадой в душе.

* * *

На другой день три человека из четырех купавшихся заболели. Фельдшерица признала воспаление легких. Позвонили в районную больницу, справились, есть ли свободные места; из больницы ответили, что после ледяной купели заболела половина крестившихся, больница переполнена и лечить усовцев придется дома.

Среди больных оказалась и доярка Агафья.

— Вот случай для антирелигиозной пропаганды, — сказал Венков Перепелкину.

— Пожалуй, — согласился Перепелкин и тотчас же отправился к больным.

Войдя в дом Агафьи, он понял, что вести разговор о чем бы то ни было бесполезно. Больная лежала с высокой температурой, часто и тяжело дышала. Перепелкин хотел сказать что-нибудь осуждающее, но посовестился. Мать Агафьи, очень старенькая и почти прозрачная от худобы, крестилась на иконы, освещенные желтым пламенем лампадки, и шептала покорно, обреченно:

— На все воля божья.

Чем-то древним, тленным пахнуло на Перепелкина. Едва сдерживая гнев, вышел он на улицу, затопал в порывистом шаге с таким озлоблением, словно хотел вбить в мерзлую землю чувство вражды к дикости, с которой так неожиданно свела его жизнь.

Зашел в медпункт, поговорил с фельдшерицей, узнал, чем надо помочь больным.

Вечером приехал из районной больницы врач, подтвердил диагноз — крупозное воспаление легких от резкого переохлаждения организма, дал советы, выписал лекарства и уехал.