Никакой магии

– Достаточно, – перебил его Кард, – ответ неверный. Вы, Мэллори, видите перед собой вопиющее нарушение нескольких десятков инструкций, предписаний, дополнений, а также прочих ценнейших указаний, на века вырубленных перьями по бумаге. Исполнить их все – значит, вместо реальной работы писать, писать и еще раз писать отчеты, доклады, отписки, рапорты… и все равно что-то да придется нарушить, ведь они составлены так, что порой прямо противоречат друг другу. Эта клейкая паутина уже сейчас опутывает нас от макушки до пят. Пока мы с вами просто рвем эту дрянь, как досадную помеху – спасибо той самой архаичной и вымирающей аранийской специфике. А нижние уровни уже сейчас чем дальше, тем больше превращаются в болото, производящее лишь бумагу вместо реальных действий. Какая там власть закона, о чем вы, Мэллори! В день, когда у всех, от монарха и до подметальщика улиц окажутся связаны руки, когда предписания свыше полностью заменят здравый смысл, тогда-то и наступит настоящее, подлинное беззаконие, в сравнении с которым все мечтания анархистов – сущий детский лепет.

– Вы рисуете жуткую картину, – майор попытался усмехнуться, но усмешка вышла кривая, словно часть лицевых нервов объявила забастовку. – И даже не пытаетесь толком задуматься. Конечно, легко бичевать пороки, но кто стал их причиной? Кто делит чины и кресла не по личным заслугам, не по уму, не по выслуге, что предполагает хотя бы опыт, а исключительно по знатности рода, богатству, влиянию? Ваша нежно любимая аристократия, не так ли, полковник? Между тем, приход к руководству реально компетентных людей, вынужденных сейчас прозябать на вторых ролях…

– Бездельники! Дармоеды! Всех к демонам р-разжаловать! В отставку, вон из армии!

Для человека Мэллори неплохо владел собой, но все же контролировал рефлексы не до конца. По крайней мере, я заметила, как от звуков начальственного рыка он чуть втянул голову и ссутулился. Дальние раскаты грома затихли, но гроза быстро приближалась, шумно дыша и топоча.

– Приношу извинения за задержку, джентльмены!

Удивительно, но ворвавшийся в палатку бригадный генерал выглядел промокшим, злым и при этом весьма довольным собой. Впрочем, куда больше меня заинтересовал его спутник: молодой офицер в темно-зеленом, почти лишенном столь обожаемых людьми вычурных побрякушек, мундире. Он двигался плавно и почти бесшумно, словно перетекая из одного положения в другое, словно… по-эльфийски? И от него шла волна странной, но в чем-то притягательной смеси запахов: дождя, смолы, горьковатого вербного дыма и еще чего-то химического, с кисловатым привкусом на языке.

– Рекогносцировка завода заняла больше времени, чем я предполагал. Зато теперь, – буквально лучась гордостью, заявил Григс, – мы имеем точнейшие и свежайшие данные о мятежниках. Полагаю, гы-гы, мы осведомлены лучше, чем их собственные вожаки. Больше промедлений не будет – план операции уточнен и готов к исполнению. Осталось лишь начать и кончить! – выдохнул генерал и, сев на ящик, провел пятерней по лицу, размазывая пот и дождевые капли. – Дайте бренди, майор, я знаю, у вас есть. Погода нынче гадская, вдобавок там, наверху, еще и ветром пробирает.

– А где вы потеряли мистера Чемачека? – спросил Кард.

– Кого? – непритворно удивился Григс. – А, инженеришку… я решил, что нам он больше не потребуется, и отпустил… буль-буль-буль! – судя по запаху из горлышка и почти моментальной смене цвета генеральских щек, продукт дистилляции малины имел крепость не менее шестидесяти градусов.

– Ух! Спасибо, Мэллори, вы просто… что вы на меня так уставились?! – рявкнул Григс. – Я не вышвырнул этого хлыща за борт, хотя, Творец свидетель, – майор при этих словах очертил «святой круг», – он своим нытьем более чем напрашивался. Нет-нет, его бренную тушку мы благополучно вернули на твердь земную и даже приставили к ней конвой, с приказом сопроводить до самых дверей… буль-буль-буль! Фух, до чего забористая штука! Кард, не желаете? – генерал сунул фляжку едва ли не под самый нос полковника. Тот слегка отстранился и качнул головой. – А вы, командор? Тоже нет? Ну, как хотите. Тогда, – чуть помедлив, Григс жестом фокусника выдернул из рукава одну из давешних синек и развернул ее на бочке, – к делу, джентльмены. Лейтенант Хауст, изложите диспозицию.

– Слушаюсь, сэр.

Голос у лейтенанта был вполне обычный для людей, тенор-альтино, рука выделялась разве что ровно и аккуратно подстриженными ногтями без темной каймы. Но в качестве указки загадочный лейтенант использовал ветку-писалку, причем того чистого, янтарно-желтого цвета, какой бывает лишь у почтенных трех– или даже пятивековых письменных столов. Наших столов.

– Лейтенант Хауст, – повторил моряк. – Вы ведь из 7-го Полка?