Никита Хрущев

Эренбург, увлекавшийся садоводством, написал в «Вечерней Москве» заметку, рекомендуя выращивать круглогодично зимний салат. Хрущев со свойственным ему неподдельным интересом ко всему новому и полезному прочитал заметку и, встретив Эренбурга на сессии Верховного совета СССР, попросил писателя дать ему попробовать салат. На следующий же день Эренбург прислал помощнику первого секретаря ЦК Владимиру Лебедеву образцы салата с краткой запиской: «Буду Вам благодарен, если Вы перешлете прилагаемый при этом салат Никите Сергеевичу. Его выращивает т. Василенко в Академии им. Тимирязева и я у себя на даче».

Третьего августа 1963 года Хрущев принял Эренбурга. Писатель объяснял первому секретарю ЦК, что в его воспоминаниях нет ничего опасного для Советского государства. Никита Сергеевич сказал Илье Григорьевичу, что полностью ему доверяет и никакая цензура для его сочинений не потребуется.

Но аппарат стоял на своем. Уже 18 августа Эренбург в письме Хрущеву печально констатировал:

«Дорогой Никита Сергеевич,

Еще раз благодарю Вас за беседу, она произвела на меня глубокое впечатление и придала бодрости. Беда в том, что о Ваших словах, видимо, не знают товарищи, ведающие литературными делами... Я по-прежнему в безвыходном положении».

Хрущев распорядился воспоминания Эренбурга опубликовать, а затем в партийной печати раскритиковать. 14 августа 1964 года Эренбург вновь обратился за помощью: «Мы имели возможность говорить наедине, как мужчина с мужчиной. Надеюсь, что и это письмо будет передано Вам лично». На сей раз очередную часть мемуаров остановила не цензура, а самая высокая инстанция — ЦК КПСС. Секретарь ЦК Л. Ф. Ильичев, заведующий Идеологическим отделом ЦК Д. А. Поликарпов и его первый заместитель В. И. Снастин подписали вердикт: «Считаем нецелесообразным публикацию мемуаров И. Эренбурга в данном виде». А в октябре 1964 года Никиту Сергеевича отправили в отставку, и цензура опять вцепилась в Эренбурга.

В августе 1963 года отдыхавший в Пицунде Хрущев пригласил к себе А. Т. Твардовского. Александру Трифоновичу позвонил помощник первого секретаря по идеологии Владимир Лебедев:

— Я докладывал Никите Сергеевичу. Тот спрашивает: «А он отдыхал в этом году? А то, может быть, мы бы здесь и встретились?»

В Пицунде Хрущев принимал видных советских и иностранных писателей.

Ганс Магнус Энцесбергер, западногерманский поэт и издатель, описал встречу с Хрущевым:

«Дверь открывается, и выходит владелец дома — медленно, маленькими шагами и покачивая руками. Его спокойствие выражает скорее терпение, чем предвкушение радости встречи. Стоит только ему остановиться, начинается церемониал из представлений, рукопожатий, объятий, отдающий немного любительским театром.

Имена и языки гостей — чужие, еще более необычен их образ жизни. Это интеллектуалы, люди со склонностью к независимым суждениям и иронии. Уважение, которое показывают эти люди, может скрывать высокомерие, возможно, враждебность. Посещение длится долго. Они — мучители.

Он встречает их не без достоинства. Крестьянская элегантность, присущая ему, не ограничивается вышитой рубашкой. Она позволяет справиться со многим — например, с тайной насмешкой, с которой на него поглядывают. В помощь ему и дом, парк и окружение. Люди из другого мира изучают их, быстро оглядывая боковым зрением, кивают современной архитектуре, с завистью обнаруживают благоухающие деревья и длинный безлюдный пляж. Владелец дома проникается гордостью. Он указывает на стеклянную стену, которая под действием скрытого мотора отъезжает в сторону.

Он держится по-свойски. Каждый из сидящих за столом говорил по три минуты. Благодарность, хвалебные слова... Адресат им не доверяет, у него абсолютный слух. Единственным, выказавшим долю мужества, стал поляк Ежи Путрамент — он попросил большей свободы действий для советских авторов».

Слова о Ежи Путраменте меня поразили. Я его помню. Приезжая в Москву, он приходил к моим родителям. Путрамент был в социалистической Польше членом ЦК и главным редактором еженедельника «Литература». Высказывался крайне осторожно. Правда, это были уже другие времена — брежневские.

Ганс Магнус Энцесбергер: «Уже во время этой сцены у меня возникло ощущение, что хозяин превосходит своих гостей. Это проявилось сразу после того, как миролюбивые парадные речи писателей подошли к концу. Первый секретарь ЦК застенчиво поднялся и заговорил.

Он начал тихо, почти запинаясь, затем все более распаляясь, сыпал примерами и анекдотами, говорил быстрей и быстрей, разворачивая темы непредсказуемым образом.